Суровая правда постмодернизма ?

Прогрессирующая цефализация биологических форм, от архея до плейстоцена и затем всего голоцена (вплоть до эпохи Эйнштейна и Солженицына) в настоящий период получает свое крайнее выражение как фундаментальный конфликт Ноосферы и Бытия. В культуре антропогенного вида, в самой сердцевине, онтологические диссонансы носят самый разрушительный характер, принимают самые угрожающие размеры. При отсутствии «тормозных механизмов» , разрастание компонентов Биосферы-2 до планетарных масштабов Природы, в антагонизме с функциями и принципами Биосферы-1, собственно биосферы, — ставит уже под сомнение подлинность человеческого существования как вида. Кризис, вся опасность которого даже не поддается оценке и мало кем учитывается. Попытки выстроить грамотную феноменологию современного нам культурогенезиса (филогенеза и онтогенеза) и связать с антропогенезом в целом — опять и опять возвращают исследователя на идейный базис «постмодерна» и «постмодернизма» , как повод к повторению заученных слов о «конце истории» (в преддверии всеобщего конца) и для красивой итоговой фразы: если раньше в мире человек определялся через действие, то сегодня — по окончанию истории — делать человеку стало нечего (порядок вещей, известный практически каждому обывателю) . От этой «адаптации к когнитивной нише» , в качестве завершающего этапа эпохи логоса, и все магистральные пути современной науки, как правило, никуда не уводят.
Но перенесем внимание на более сложный поток процесса. Хотя горший и обескураживающий жребий достался в XX веке подкоммунистической части мира, — однако, шире того, нравственно больно и все наше столетие, и эта нравственная болезнь не могла и повсюду не отразиться болезнью искусства. По другим причинам, но сходная «постмодернистская» растерянность перед миром возникла и на Западе. Так на разных исторических порогах это опасное антикультурное явление — отброса и презрения ко всей предшествующей традиции, враждебность к общепризнанному как ведущий принцип — повторяется снова и снова. Тогда это ворвалось к нам под трубами и пестрыми флагами «футуризма» , сегодня применяется термин «постмодернизм» . (Какой бы смысл ни вкладывали в этот термин, но сам состав слова несообразен: как бы претендует выразить, что человек может ощущать и мыслить после той современности, в которой ему отведено жить. )
Сегодня мировая культура, конечно, в кризисе, и глубоком. Затмилась духовная ось мировой жизни — и глазам иных потерянных художников мир предстал во мнимой бессмысленности, несуразным нагромождением обломков. Новейшие направления в искусстве думают обскакать этот кризис на деревянной лошадке «игровых приемов» : мол, изобрести ловкие, новые, находчивые приемы — и кризиса как не бывало. Что за этим неутомимым культом вечной новизны — пусть не доброе, пусть не чистое, но лишь бы новое, новое, новое! — скрывается упорный, давно идущий подрыв, высмеивание и опрокид всех нравственных заповедей. Натужная игра на пустотах, и у художника нет ответственности ни перед кем в этих играх. Отказ от каких-либо идеалов рассматривается как доблесть. И в этом добровольном самозаморачивании «постмодернизм» представляется себе увенчанием всей предыдущей культуры, ее замыкающим звеном. Бога — нет, истины — нет, мироздание хаотично, в мире все относительно, «мир как текст» , который берется сочинить любой постмодернист, — как все это шумно, но и беспомощно само в себе. Так вот, упорный, секулярный антропоцентризм когда-то должен был войти в этот кризис. И с ним мы вступаем в ХХI век. Да, мы в плену капитализма — а тем не менее «постмодернизм» для нас — мёртвая собака, когда для многих западных слоев ещё живой лев. Ну, конечно, теперь одного этого осознания нам уже мало. Хотя сегодня ещё душит всех «постмодерн» — а мы должны думать об опасностях будущего перехода.