Кто был лучшим Эзопом, исключая самого Эзопа?

Интересно провести параллель с искусством, в наибольшей степени требующим
многолетней профессиональной выучки, — с академической музыкой. Здесь,
несмотря ни на какие “сумбуры вместо музыки”, общую картину все же определяли
исконно “левые” — но, в общем, и исполняемые! — Прокофьев и Шостакович, а не
Серафим Туликов и Анатолий Новиков.
Что же остается “в сухом остатке”? Думаю, что советская поэзия требует сейчас
для своего прочтения столько же усилий, сколько требуют исландские висы или
якутские олонхо. Это памятники погибшей культуры, где сквозь ритуальные жесты,
сквозь фигуры этикета покорности, сквозь мазню декораций с огромным трудом
можно прослушать движение человеческого начала, разгадать тщательно скрываемый
травматический опыт. Вот пример: у поэтессы из Мордовии Людмилы Татьяничевой
(впоследствии она жила сначала в Магнитогорске, а затем перебралась в Москву)
есть стихотворение, героиня которого, брошенная в котел “ударных строек”, не
вышла замуж и вообще не стала женщиной. На вопрос, есть ли у нее дети, она
отвечает: “Они погибли на войне” [18].
Причем это не появившееся в 1960-е годы искусство намека (“Народ по имени И”
Семена Липкина), а прямо ему противоположное по жизнечувствию искусство
“героического” молчания о том, что может быть понято лишь другим “героем”. Для
советского поэта с судьбой, скажем, Ярослава Смелякова или Ольги Берггольц
намекать на что бы то ни было постыдно и пошло. В то же время простой
читатель, скорее всего, не понимает, о чем идет там речь [19]. Следовательно,
мыслится некий читатель, разделивший с автором все перипетии (вполне в
античном смысле этого слова), предложенные судьбой.
Уходит такой читатель — закрывается литература.
В 1955 году, незадолго до празднования Дня Военно-Морского Флота, на рейде
Севастополя, главной базы Черноморского флота, по непонятной причине взорвался
и затонул линкор “Новороссийск”. Правила “героического” поведения не позволили
спасти его команду. Около тысячи человек погибли. Те же правила не позволили
не только обсуждать публично произошедшее, но даже просто сообщить о нем.
Единственным жестом, дозволенным этикетом, были черные, а не белые перчатки
моряков, маршировавших под обычную праздничную музыку по площади Нахимова.
В состоянии ли разглядеть современный читатель то тут, то там мелькающие на
страницах советской поэзии эти черные перчатки? Сергей Завьялов.Перипетия и трагическая ирония в советской поэзии «НЛО» 2003, №59

Поэт её приметил\И гладил нежным взором,\Купил он ей в конверте\Тарелочку с узором. Светлана Смагина БАРДЫ РУ История про булочку и поэта

Никаких стихов нельзя на свете.\ Замолчите, человечьи языки, —\ прекращается дыхание в Поэте, —\ не нужны стихи.\ Он еще стоит, — нале-, направо, —\ но уже от смерти не уйдет.\ Общечеловеческая Слава\ разевает рот.\ Это только кажется сначала,\ но отлично видится в конце, —\ стало очень мало... и не стало —\ черт знакомых на лице. Арсений Ли «Урал» 2005, №4 \