Почему солнце так рано ложится?

Когда на моей спине рвалось пламя, я уже знал, оно гаснет на нет, скажи мне, кто взял мою память на память, содрав мою плоть и оставив скелет? Я ходил в голове, я плутал в небоскребе, я, бедняк и босяк, я парил в небесах, через сталь робокопов и пот хлеборобов, я летал как Покрышкин в несвязанных снах. Вывернув карманы, как крылья, сквозь гирлянды и бусы, сквозь тяжесть и мед, я куда-то летел, ближе к славе и солнцу, потерявший контроль, потерявший полет. Я, мицелий сошедший с ума от таланта, превращающий в жемчуг любую мозоль, я плыву среди льдин и сугробов салата, подо мною вода, надо мной – алкоголь. Двадцать лет одиночки вдали от ладьи, у реки несущественного существования, я пеку и пеку свои оладьи, вкладывая ладан, вкладывая радон, перпендикуляр полярный – как шест завывания вьюги, метущей поверх реки, муза мне пожимает ладонь, оставляя перчатку вместо руки. И слева, и справа, и в бок изнутри меня тычут и бьют мои признаки жизни, дензнаки капризов, марксизм укоризны, банановые батуты римановых координат, мармелад, шоколад, маринад, автомат. Агрессия музы сдавила рейтузы. Генерал приказал мне пасть лицом ниц. Граната с гарниром не кончится миром. Генерал приказал мне идти лицом вверх. Я должен ловить ртом метеориты, но чаще ловлю испражнения птиц. Кто придумал мой почерк, тот знает: полет - это прочерк, это значит, что стиль моей головы не изящнее стиля желудка и почек, и не стоит особенной похвалы. И вот я выбросил все одеяла, я открылся, природа меня созерцала, полированная статуя Марциала, я сбросил как панцирь весь марципан, мне купить приказали кондиционер, я стою перед вами, я нормальный пацан. Я гляжусь в интроспекторное зерцало – я свой интроинспектор, я милиционер. Некрасивая теплая рвота упала в красивый холодный снег. Нужна ли природе такая забота? По ней – так нужна, а по мне – так и нет.

Края моих ран – будто контуры стран, Сергей Боровик побил меня в день тьмы. Концепция мира трещит по всем швам, закрою сберкнижку, и изучу деньги. День слишком прям, гни сюжет его, день гни, в три погибели гни, и увидишь – из мглы, из гниения гномов как гной из угрей выползают они – сукровичные деньги.

Кислород зовет на плотинку, в сад и за город - в огород. Хорошо некурящим – в крови у них шумно пенится кислород.

Оле Нидал Оле не дал, и Тане не дал, и Марише не дал. Гордый он стал, дам любить перестал, на два с лишним метра под ним пьедестал. Как раз в те времена, когда рвалось пламя, я был младое невнятное племя, и был по молодости лет разряжен часто пистолет, утомленный большими количествами, я был несколько пресыщен сексуальными излишествами, и думал, что лучше гулять, чем с красавицей спать, губа к губе, когда ночь, как свинья. В те времена я не мог понять, почему все они не такие как я. Восстань, о, друг, и застегни ширинку. Пройдем без баб вдоль поперек плотинку. Как лодка без весла, ведро без коромысла текла без масла без смысла Висла. Вздымались чресла ввысь, вниз чресла висли. Сменялся календарь, росли слепые числа. А Висла все текла без мысли и без смысла.

Так злился, что не принимают в добрые, что был готов всех добрых замочить. Я дырками иссверливал уборные, чтобы секреты добрых изучить. Я в ангелы хотел, как в пионеры, я милым лицам доверял без меры, хотелось овладеть добра искусством, но вмешивались в искренние чувства такие как бы милиционеры. Был натянут, как лес на империю ветра, выворачивался в сплошную любовь, тотчас в радиусе в полтора миллиметра я насчитывал полтораста врагов.

Алкоголизм пройдя до половины, я потерял способности быть пьяным, я оборвал связь этой пуповины, и сразу перестал быть окаянным. В Свердловске дождь невнятно умирал, как перед смертью надышал Урал, сплошной распрысканный аэрозоль. Выпьем зеленки и йода, Черкасов, чтоб раны всегда рубцевались в мозоль.

потому что оно закалибалось вставать

есть с кем....