Помогите написать изложение

Дядюшка, ни на кого не глядя, сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по
крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял гитару повыше шейки и,
подмигнув Анисье Федоровне, взял один звучный, чистый аккорд и мерно, спокойно,
но твёрдо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню "По улице мостовой".
Враз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи
Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна
закраснелась и, закрывшись платочком, смеясь, вышла из комнаты. Дядюшка
продолжал чисто, старательно и энергически-твердо отделывать песню, изменившимся
вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна.
Чуть-чуть что-то смеялось в его лице, с одной стороны под седым усом, особенно
смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов
отрывалось что-то.
- Прелесть, прелесть, дядюшка; ешё, ещё! - закричала Наташа, как только он
кончил.
Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. - Николенька,
Николенька! - говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая: что же это
такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню.
Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях, и из-за неё ещё другие
лица. "За холодной ключевой, кричит: девица, постой! " - играл дядюшка, сделал опять
ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
- Ну, ну, голубчик, дядюшка, - таким умоляющим голосом застонала Наташа, как
будто жизнь её зависела от этого.
Дядюшка встал, и как будто в нём было два человека - один из них серьёзно
улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед
пляской.
- Ну, племянница! - крикнул дядюшка, взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей
аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед
дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, эта
графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, этот дух; откуда взяла она эти
приёмы? Но дух и приёмы эти были те самые, неподражаемые, неизучаемые, русские,
которых и ждал от неё дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно,
гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Николая и всех
присутствующих, страх, что она не то сделает, прошёл, и они уже любовались ею.
Она сделала то же самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья
Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для этого дела платок, сквозь смех
прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и
бархате воспитанную графиню, которая успела понять всё то, что было и в Анисье, и
в отце Анисьи, и в тётке, и в матери, и во всяком русском человеке.
- Ну, графинечка, чистое дело марш! - радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив
пляску. - Ай, да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, чистое
дело марш!