Намазывать негу на солнечный ломоть дня... откуда берется благодарность?

Лишь видится календарный листок, вращающийся по убывающей спирали вниз, в бездонные недра недремлющей памяти. И в тот момент, когда он практически становится серой точкой, вспыхивают в сознании яркие картины детства, так достоверно и пестро, что разум выпадает из настоящего, всецело погружаясь в это восстающее прошлое. Тепло разливается по плечам, дальше на локти и к сердцу.
- «Кагонай Сергей, вас ожидают на третьем терминале. Кагонай Сергей, вас….»
Звали не меня, я опоздал. Аэропорт шелестел чужими голосами, разбивал семьи, соединял любимых, что-то прочил. Мой чай был уже давно холодным, приятного в нем осталось - только смолянистый оттенок да идеально ровная поверхность крохотного водного пространства. Я, правда, спешил, я торопился, но боги таксистов и дорог, видимо, были черствы и равнодушны к нашим рвениям проявлять самостоятельность. Склонив голову на скрещенные запястья, я безропотно отдался стыду. Кровь, прихлынувшая к лицу, обжигала вспотевший лоб и звучала долгой единственной нотой в голове, а листик календаря все крутился, крутился, рассекая ровными бумажными краями ту черную бездну за закрытыми веками, в которую мне предстоит погрузиться спустя отпущенное вечностью время. Вспышка.
Вспышка, и я, малышом, босой, стою под громадой слепящих кучевых облаков. Ноги погружены в бархат придорожного песка, щекотливо протекающего между крохотными пальчиками. Мне не больше пяти. В голове не может никак найти свое уютное место, и расположиться, услышанное где-то, слово «бог». Что это? Кто это? Старые ветра спускались сверху, поглаживая белую голову и, проникая сквозь ворот, движущимся теплом прикасались к телу. Я даже не дышал, стараясь, стать продолжением своего взгляда вперед. Село стекало клином к окраине, где проселочная дорога изгибалась в дымчатую линию горизонта, тянувшегося, почти геометрической прямой, до первых изумрудных шаров тенистых колков, а далее начинал пульсировать неспокойной кардиограммой извечных отношений земли и неба.
- «Лёёёнькааа» – доносит в своих теплых и сухих ладонях сосновый июль - «Лёёёнькааа» - а потом, гул комаров, звон колодезной цепи и чистый запах старого мокрого дерева.
Бегу, сквозь этот оранжевый и густой зной, по зеленому спорышу, вдоль переулка, наискосок, мимо седого плетня, оставляя и на нем, пылинки ускользающего детства. Дед сидит на лавке у бани, перебирая в тазу россыпь рубиновой земляники.
-«Леньк, где тебя носит, иди что покажу» - его заговорщицкий прищур подкупает и волнует.
Он поднимает меня к себе на колено, касается лбом обнажившегося плеча. Запах бора и подмятой клубники, текущий от него, как-то гармонично вальсировал с запахом дымка от соломенного самосада.
-«Смотри-ка» - и в огромных ладонях деда появляется недовольный еж.
-«Ой» - пячусь я, опираясь на дедовское плечо, и шепотом добавляю, указывая подбородком - «Глазки»
-«И носик, и ротик, и усы» - шепотом поддерживает дед, и я чувствую, как его жесткая щетина шуршит по моей щеке - «Колючий он, но славный»
-«А его мама не потеряет?»
-«Нет. Он уже давно в гости к тебе собирался, да все никак не получалось, то работа, то забота. А ты же уезжаешь, завтра домой, вот я его и довез, а так бы не успел он к тебе. Так бы и не свиделись вовсе» - нашептывал дед, и в этом шепоте, как в травяном настое, чувствовался отзвук тенистых ароматов, погружающегося в сон, притихшего соснового царства.
Ёж, извиваясь в руках как клубок пряжи, фырчал все громче, пытаясь в очередной раз донести до нас факт своей независимости.
-«Ну, беги, беги» - согласился дед, опуская его на утоптанную годами тропинку – «Мы всё понимаем, малый, все мы с богом ходим»
Продолжение по ссылке - http://strana-sssr.net/3-й-литературный-конкурс-один-

если ты в крови неблагородная, значит и в жизни неблагодарная!

главное уметь радоваться малому--уметь!! а я вот ещё и люблю радоваться красоте ВСЕГО.. ваш вопрос мне многое приоткрыл красивого в СЛОВЕ

От сытости. Голодеый бы такое не написал и картинки такие не ставил.