СРОЧНО! Нужна проза до слез, минуты на 3-5. Про войну или маму но главное ДО СЛЕЗ

Лидия ЛАТЬЕВА "Моя война"

Когда моя бабушка Ефимия Даниловна- величественная,
как королева - получила похоронку на старшего сына Леню,
того самого Ленечку, который, имея троих детей, к бабушке
относился с такой нежностью, будто она была его четвертым
ребенком — и когда на него пришла похоронка, бабушка
закричала нечеловеческим голосом, рухнула в землю лицом,
выла и корчилась, а моя мама отливала ее водой из ведра.

А когда моя тетушка Таня получила похоронку на сына
Вячеслава — того самого Славчика, который всегда улыбался
такой белозубой улыбкой, что на эту улыбку, хочешь не хочешь,
а улыбнешься, и который всем малышам в округе из дерева
мастерил машинки, из бумаги планеры, а из металла отливал
белочек-зайцев — она, не издав ни звука, захлопнулась в
своей комнате. А мы — бесшумные, как фантомы — потерянно
передвигались по дому, боясь текущей из-за закрытой двери боли.

На младшего брата мамы — Володьку — пришло три похоронки,
из разных мест.
Но как ни старалась эта сволочь война, Володька ей оказался
не по зубам и в самом конце войны отыскался в киевском
госпитале. Раненый-перераненный, резаный-перерезанный,
он умирал, истекая гноем. И даже мы, дети, знали, что для
спасения Вовчика надо: клюквенный сок, смалец, яички, куриный
бульон. Поэтому мамочка через каждые три недели — аккуратная,
как часы — нагружала корзину с крутыми боками и, оглянув нас,
строго предупреждала: я пошла в Киев”.
И — шла. Именно шла, ногами. В то время ни о каких поездах
не могло быть и речи, поезда служили войне.
Она уходила так буднично — как на базар — и я была совершенно
уверена, что Киев — это какой-то дальний район нашего
Вознесенска, где-то за плавнями или Бугом. И только в школе —
к моему величайшему удивлению — открылось, что от нашего
Вознесенска до Киева 600 немереных километров. И на всю жизнь
в душе застрял безответный вопрос: “И как же она могла?! ”.
Но и в войну, и после войны эти хрупкие женщины-мамочки
так много могли, что уже никакими вопросами, да и ответами их
безразмерную мочь нам, сегодняшним, — не постичь.

Ну а мамочка старалась не зря: Володька вернулся домой!
И вернулся — как праздник! Подарок небес всему Вознесенску.
Веселый, находчивый, бездонный кладезь юмора, он знал
все шутки, все байки, все анекдоты, все песни и частушки.
Он играл на всех инструментах и даже без инструментов,
на расческе, листочке, сорванном с дерева, и просто на
сложенных в дудочку пальцах. Он был тамадой, украшением,
сердцем всех наших праздников, свадеб, крестин.

И над чем только он не шутил!
И над чем только мы не смеялись!
И только одно-единственное событие — ни разу и никогда —
не затронул ни словом, ни звуком — война!
О войне, боях, атаках, сражениях, о своих личных подвигах,
за которые, кстати сказать, ему вручались награды, трижды
убитый войной Володька молчал. И таким было его молчание,
что мы боялись его. И боялись тем более, так как знали,
что, несмотря на славу непревзойденного жизнелюба,
Володька больше всего желал и искал покой.

И вот прошла уже целая жизнь.
Бежит-бежит быстрое время, делает свое дело… И много
чего в этой жизни происходило, и многое из того, что
считалось значительным, стерлось и позабылось,
не стоя и ломаного гроша. Но вот эти мгновенья жалости
и сострадания, эти прозрения детского сердца навсегда остались
во мне.
И среди прочего мне открылось, что война — жесточайшее,
беспощадное дело. И что, случившись однажды, она не кончается
никогда, пожирая живую силу души человека. И еще мне открылось,
что у каждого человека- у бабушки, Ленечки, тетушки Тани, Славчика,
мамы, Володьки, Любочки, у каждого дома и сердца — своя война.

У меня тоже — моя война.