Что такое голос совести? Откуда он возникает, и все ли его слышат?

Мой учитель Борис Иосифович Хасан утверждал, и, скорее всего, до сих пор утверждает, что слово "совесть" значит ни что иное, как сокращенный вариант двух слов — "совместная весть", то есть, некое общее знание, существующее между людьми. Он не объяснил, почему знание может мучить, бывают ли вообще какие-то знания кроме совместных, и почему общее знание, что два и два — четыре, не работает как совесть. Я предложил свой вариант происхождения слова "совесть" от глагола "свесть", то есть, свести свои представления о своих поступках с тем, как в таких же обстоятельствах поступают люди, которых мы склонны включать в множество, определяемое местоимением "мы". Если сведение, сличение своего поступка не соответствует моральной норме, принятой среди тех, кого мы называем "мы", человеку становится страшно, этот страх и есть угрызения совести.

Этот тезис приводит к удивительному выводу, что совесть — явление вовсе не совместное, и у разных людей моральные страхи неодинаковы. Так, человек может стыдиться своего пьянства, если считает себя частью трезвого морального класса. И он может стыдиться своей трезвости, если он часть алкогольного класса. Люди могут стыдиться бедности, а могут гордиться ею. Могут гордиться умом и стыдиться глупости, а могут гордиться глупостью и стыдиться ума. Все зависит от того, к какому "мы" вы себя причисляете, и с кем сверяете ваши убеждения, поступки и мнения. Это хорошо заметно на примере разных политических партий, которые в сущности отличаются друг от друга ощущениями совести. Согласитесь, если бы не возможность выбора реального или воображаемого коллектива, перед которым человек решает нести ответственность и который называет "мы", такого понятия как свобода совести не могло бы существовать.

Совесть — это аккумулятор всех возможных упреков, которые мы получили или считаем возможным получить от людей, которых любили, или, хотя бы, людей достаточно внушительных, чтобы мы могли их слушаться. Безусловно, совесть — это аппарат внутреннего морального насилия, впрочем, действующий вхолостую, поскольку на всякую атаку стыда обязательно случается контратака бесстыдства. Известно, что зависимые личности, например, наркоманы или обжоры, чаще всего имели конфликт со значимым взрослым в детстве. То есть, мы вправе предполагать интрапсихический конфликт между моральными установками "жестокого отца" и обидами "ранимого сына". Так как отец был воспитателем слишком жестким, сын вправе на его морализм ответить любой степенью аморализма. То есть, в силу известного явления некритической детской внушаемости, отцовский морализм запечатывается в психике как страх перед ослушанием, но в силу того, что отец не имел чувств меры и такта, воспитательное насилие оказалось несправедливым, неправедным и потому враждебным. Эти отношения вытесняются в подсознание, и уже взрослый человек не может реагировать на принуждение к трезвости иначе, как новым запоем, который воспринимается им как триумф справедливости над жестокостью врагов-праведников.

Представляется, что совесть, будучи насилием, сама легко оказывается источником агрессии, направленной на других. Нет ничего известнее злобных праведников, от которой начинает казаться, что воистину: бог — это не любовь, а насилие. Да и всепрощающий Христос часто высказывался именно в этом смысле: духовность измеряется не безупречностью праведника, а его способностью воздерживаться от упреков неправедным. Но, как я успел заметить на самом себе, совесть никогда не срабатывает, когда рядом наглеет тот, кто слабее тебя. Похоже, совесть — не христианка.

Она иногда не даёт спокойно жить))
Привет))

это личный палач.