Помните револьвер Кириллова?

Экзистенц-читатель помнит, что инженер Кириллов в «Бесах» (револьверная, педагогическая метафизика), Тернер в «Трех днях Кондора» (1975), впечатливший незнакомку по имени Кэти Хэйл, и Гарин с тепловой пушкой (впечатливший Зою из Петрограда девятнадцатого, верхом на коне, навстречу красным обезьянкам), – все они были инженерами-физиками, и все из одной, военной области: einsatz-специалистами в лесной лингво-философской школе.

Помните револьвер Кириллова? В пику семейства собачьих. Кириллов, метафизик-педагог, решил без воровского коллектива предъявить претензии бытию – так называемой «природе». Не захотел инерции, бездушия-объективатора, пан-эпистемизма. Это было чистое метафизическое действие, но, в первую очередь, все же педагогическое действие. (Это заметили.)

К такому блестящему выводу придет любой холодный профессионал, текстограф, разработчик или философский рецензент. Педагог Кириллов! Ангел Европы! Но почему текстофонный педагог? Потому что известному чистому действию (разве безревольверная жизнь – жизнь?) предшествовали непревзойденные никем кирилловские лингвофонные пассажи. Револьверная философия и револьверная филология – они стиснуты друг с другом. Там нет различий. Это закрученный лес, танцующие деревья в устье, где сейчас гуляю, – танцевальная кьеркегорианская физика, чистое движение и чистая мысль, о которой все мечтают. Танцы на плато, танцы у входа в пещеру, – разве не об этом мы мечтали, люди запада? В паре с дикой ницшеанкой.

Военные леса на заре Европы – смерш-специалистам. Картографией военных лесов Европы (суперлингвистика) – этим и только этим должен заниматься идеолог реванш-столетия.