Здравствуйте, люди! Как думаете, есть ли смысл продолжать писать, судя по ниже представленному тексту?

Первая строчка раскрыла шелковисто-багряные с павлиньими глазками крылья и попала в марлевый плен рампетки. Продолжение вечернего саммета лежало не прикрыто. Далеко за ширмой утренней дымки купался в лучах загараемый лес, листья его деревьев щебетали на несметных ветвях и обнаженное сизое небо укрывало собою ближние луга. В успокаивающем ритме теплый ветерок качал тростинки пушистого мятлика и все покрывало травы двигалось, как при дыхании живого создания.
И вот спозаранку, уже лёжа в постели, старательно перетаскивая довольно компактную, как бы с перевязанным ажурной лентой взором пленную мысль от одной головной стенки к соседней, просеивая дурноперевариваемые зёрна будущих рассыпчатых воплощений каких-то тех привычных комбинаций, что откликаются короткому свисту пернатого порядка при первой сигарете, а затем купаниям; в некоторой медлительной суматохе, он принял неслыханное решение - дать ещё на пас.
  Он на силу приподнялся, спустил босые ноги на паркет, потер кулаками остывающие глаза и бросил взор на сияющее светом окно. На подоконнике стоял просмоленный агрегат. Медлить было нечего. Щепотка трыни раскрошилась по вкусу, подожглась, дала эфирный дым, который тут же поглотился его лёгкими. Доблестно подержал секунд семь. Выдыхая, он прикидывал, видит ли его та кучерявая тетушка, что вышла из парадной дома напротив и направляется на прогулку или в магазин, с такой скоростью может и на рынок или на работу, а кем и где она работает по сути своей не его вовсе и дело. Но чем же ему-то самому заняться в свой выходной?
   Он вяло прилёг обратно, укрыл веками глаза и начал неспешно припоминать, как в былых абзацах тонкость строк струилась змейкой, нитями заматывалась где-то в затылке в ворсистый клубок, потом этот клубок, как адамово яблоко, созревал, рос, крепчал, затем набухал и добротно разражался уже синими капиллярами рек с их шумными волнами и плёночным узором пены, омывающим на ветреном берегу познания следы босоногих туземцев в гавайских соломенных юбках; там где поодаль от песка расстилаются пригретые солнцем зелёные ковры с белой крапинкой качающих головками цветов, с сердцевин которых слетает пыльца, удобряя благоухающую чем-то едва сладковатым, как плотные сливки, даже малость щекотным, как касание к эпителию ближнего, ценность мимолётного, но не блаженного упоения подчерпнутого оттуда опыта.
«Одуреть. Я топлю до бледного, но эта скорость меня греет сильнее. Они давно перекрытые жизнью» - сетовал крепкий, как кофе, смысл.