Седина в бороду, Бес....Куда?..))

– Вот тебе милиция! Вот тебе дороговизна стульев для трудящихся всех стран! Вот тебе ночные прогулки по девочкам! Вот тебе седина в бороду! Вот тебе бес в ребро! Ипполит Матвеевич за все время экзекуции не издал ни звука.


Двенадцать стульев (Ильф и Петров)

Бес тебя.... попутал.)))

Бес со двора)

пора уже без... )

На Де Валлен, на Репербан, Бес-гой к "Националю", Бес-гей из Спб в Катькин Сад))

и бес туда же.

Лет семь назад Елизавета Лесото едва ли предполагала остаться в доме журавлиной воды, где серебряные кассиры вытрясают монеты в тазы, а фаянсовые контролёры отслеживают слоистую силу гудящего тока. Риск искры исключён! Разве что корабельный корсар в неистовстве скрежета рваного дирижёра и стиснутых до атомной толщины шестерён, вскипятив кровь ярости в безумном восторге приступит к истреблению Истры. Огнём. И мячом для игры в лаун-теннис.

Бес -- в ребре, из которого сделана Ева. С детства питала она влажную неприязнь к созерцанию хрусталя люстры. Её не волновал кизильный процесс зеленеющего укоса травы. И квазичастицы ела она на завтрак, ломая ломтики костыльного льда. Муж её после ковида лишился обаяния и тонкого вкуса, так что чувственно огрубел и решился на самоубийство войной. Но там давил на уши назойливый Иллинойс, и квадрокоптеры осыпали его копотью, сажей и картофельным переполохом.

Со стороны имперской Европы медленнее ледника надвигался палисандровый король в скафандре кассандры. Рядом вышагивала королева с огромным, как старинный кассовый аппарат, бюстом. Затем, надев акваланги, они опустились в водный дворец града Китежа. И вот видят они видение телевидения. Колизей ускользнул в слетевшее колесо описательной колесницы. Развлекательный всплеск исчезнет их всех.

Люди меняются, но никогда — народы. На принцессе к завтраку были надеты ласковые чулки из тончайшего висконсина. Нежно-белые винегреты её приправляли солью, добытой из столба жены Лота. Утром её пробуждали, поглаживая штапелем кошачьей лапы. А потом в покои вбегал запыхавшийся штоф с ледяной эпингелью на отливающем сталью подносе. За садовой оградой стояли на страже железнодорожные шинели и развевающиеся матросы, чтобы виола плескательного омуля в саргассовом бассейне могла беспрепятственно ласкать стеклянный взгляд Александре.

В арсенале под водопадом шептались хлопчатобумажные пороха. Листая записные книжки, они близорукостью растворяли расплывчатые адреса. Но дальнозоркий фуляр бдительно знал: их не угомонить, вешал фуражку на вкрученный футер, и рукавом стирал со лба пот. Выходил на крыльцо сбить со стрехи фриз налипшего инея. Ковшом черпал черную воду из промозглой фофудьи. Шагами колебал свислые капли на поводьях, натянутых вдоль двора. Морозные стёкла кристаллизовали его дыхание звонким шелестом розной органзы.

Не проходит и дважды осеннего дня, наступает весна. Соскользнувши с сосулек, капли прыгают как мальки в переполненной попадье. Ну, вот, дождались. Хлопок парашютного флока принёс целые кладбища пастромы, сервелатов и хризантем диверсантов. Туманные тени летают за прозрачной перкалью простуды. И, если снять шлемофон, SS услышал бы широкий флауш, разлитый по тротуарам наотмашь. Но полицейский флисс прибил к нему красный крест полициклической каплицей медицины.

У стенки готовится к казни палач. Слышишь? Войлочный сумрак прополоскал горло фольклорным пинг-понгом. Блистательный лунный лис обманул рогатого сторожа с бликовым фонарём. Ещё сорок дней в христианской пустыне раб страстей в надежде на скрежет будет двигать плиту тишины. Истерия зелёной звезды будет шипеть и шляться, как фейерверк, разлитый по тротуару прогнозом лазоревых гроз. И вот, ветер Рихарда Зорге швыряет в нас хладные гроздья Варфоломеевых гроз.

Есть люди, которым опасно становиться народом. Лучше им, погрузив чресла в кресла, смотреть, как под флагом полыхающего фламинго хвастливый фай июльского полдня переливается перламутром. А когда придёт час заката, пупсы мальчики пупсам девочкам подарят пластмассовый флокс. Имея приличную личность — не делай добра и зла. Тогда не зальёт клавесинный ливень фетровые пустыни Луны. Лишь в свете звезд нежная этуаль блеснёт на флаконе таэля. Зеркальным эхом отзовётся ей растворённая лунным лучом тюль виноградных теней в иерусалимском июле.