Ребята, мне продолжать свой роман? Я вообще писать умею?

I
Тогда в Санкт-Петербурге впервые за долгое время выпал снег. Степенная леди, не пропускающая ни одного мероприятия, на котором можно было бы засветиться со мной, особой «королевской крови» — американская проститутка Лиз Хауард, расфранченная в облегающее дерзкое мини с глубоким декольте, — сидела за роялем в гостиной и перебирала своими наманикюренными пальцами, наигрывая едва-едва знакомые мне мотивы Моцарта, вроде бы, мотивы Адажио для стеклянной гармоники. Это был чистейший, как слеза, незамутненный и легко, невесомо подпрыгивающий до мажор. Полупрозрачные снежные надымы, слабо побрякивающие ему в такт, занесли все окна на Каменном острове вуалью кипенно-белых форм и оттенков, сотканных из снежинок, почему-то так чертовски сильно напоминающих мне мелкий порошок кокаина. Я закинул ногу на ногу и стянул с себя брусничный френч (на нем были пропечатаны крошечные изображения венценосных журавлей), оставив на себе только рубашку, брюки и туфли с глянцевым угловатым концом. В помещении танцевал аромат моего амбрового одеколона; он сталкивался с гениальными звуками, кувыркался от высоких стен и заканчивался где-то там, очень высоко, в космосе, около отражательной туманности в созвездии Эридана. Поэтому в мою голову завяла мысль:

«Надо сменить парфюм. Этот слишком... высокий».

Это был 2007 год. Наступил декабрь, ветхие и желтые переплеты улочек города покрылись инеем, женщины, расцвеченные румянцем, черными шубами из норки, шапками и саквояжами, сшитыми из кусочков ковров, держали своих детей и мужей за руки и — с прохладцей — прогуливались по Дворцовой набережной; мельтешащими радужными шариками от пин-понга автомобили марок Hyundai и Toyota перекатывались с одного берега реки на другой, и разводные мосты, похожие на поднебесные арки, смыкались и расходились во всей этой живой и непрекращающейся токкате, звучащей и голосами людей, и сигнальными клаксонами, и даже некоторыми новогодними песнями времен Совдепии. Праздники радостно мчались в Санкт-Петербург, все вокруг пестрило золотыми гирляндами, площади были украшены заснеженными и пряничными домиками, замками, небоскребами, разноцветными цветами и отечественными и экзотическими фруктами и травами, и мой двужилый дом не был исключением: на его крыше светились искусственные сосульки в виде объемных округлых ромбов, фигурки животных и людей, волшебные палочки со звездочками... Все вокруг трепыхалось в приятном предвкушении чего-то магического и торжественного. Итак! Меня зовут Евгений Вознесенский, мне сорок два года, и я просто ненавижу всю ту ерунду, которую только что весьма, весьма красноречиво описал в нескольких последних предложениях. Я сделал глоток глинтвейна из керамической кружки и произнес свою мысль вслух:

— Надо сменить парфюм. Этот слишком... высокий. Что ты думаешь, Лиз?

— Мне кажется, он идеален, Женя, — с акцентом ответила проститука.

Я вырос в Филимонки — поселке в составе Ленинского района Московской области — вместе со своим младшим братом, Анатолием — тоже — Вознесенским (однако я чаще всего называл его просто Толей или Тошей); наши родители, люди среднего достатка, провинциальные и глуповатые, тщательно заботились о нас, разумеется, в силу своих возможностей; мама покупала нам шоколадки Kinder, плюшевых мишек натюр, игрушки в форме яйца, вроде бы, «Тамагочи», закадычного Друга T-Mobile, который забавно переворачивался вверх ногами и открывал свою маленькую клавиатуру, настольные игры, журналы YM с Ашанти и Амандой Байнс на обложках... Мы плыли по течению времени, как Блю Демпси, цветовая вариация восьмиполосой цихлазомы, обладающая насыщенным голубым окрасом с мерцающим эффектом, несущим в себе безмятежность и спокойствие, спокойствие, растекающееся по древу, спокойствие, которое стало символом моего детства.