Зачем домовой брал мою ручку? Что он писал?

Впервые легенду о Гамлете записал в конце 12 века Самсон Грамматик. В придонном домовом сне ему виделись искривление змей, понимание, что кроме параллельных, множество линий тоже не пересекутся, а на фронтовом тракте валяется гробокопатель с разинутым ртом. Теперь он узнал, что не смог понять за всю долгую жизнь. Его письма носит на почту домовой почтальон, набирая дорогу до дома на изворотливой клавиатуре. На мониторе его гитарное подсознание исказит широкополосное рукопожатие посевных гектаров, и оттого даст критический крен. Кто узнает его теперь в лабиринте трубопроводов?


Ты озираешься по сторонам. Похоже, тут снова новые правила. Домовой опять не вышел на связь. С возрастом ему стало трудно ходить по Генисаретским озёрам — неустойчивая вода норовит опрокинуть любого. В правом ухе его сиплый свист, в левом — распростёртая росомаха и небесная россыпь ситара. Поэтому на всякий позорный случай он включает шорохи русского сахара. Или, когда уже вовсе невмоготу, грохотом топоров рубит забор из гробовых досок.


Раз в год, надев очки с оловянными стёклами в дровяной оправе, Луиджи Гальваник читает с конца одну и ту же газету «Советская судьба». В мире снова всё то же. Чистоплотные против немытых играют в монгольский пинг-понг. Слизистый коклюш сползанием поглотил колбасный работодатель. Что ж, не всё будет так плохо, когда водопад шумного фарша нас укроет от зноя ближайшей звезды, а прохладный форштевень прольёт на нас Баренцово-Печорское море, тонущее в корабле.


Трудно найти собеседника жителю третьего рейха среди жителей третьего микрорайона. Всегда спиной к его призраку старушка из пены и пепла льёт новое легкомыслие в рубиновую лампаду. За назойливость спины он называет её Спинозой, что, если вдуматься, глупо. Около полуночи на детской площадке как всегда хулиганская свистопляска освящает гульбой смысл жизни. И вот уже на погорелых проклятьях дети закапывают родителей, а эпигоны — своего гения. Кто его знает, может жить в грязи нам мешает установка на чистоту? Тогда, чем очищаться всю жизнь, лучше убрать установку. К примеру, чистоплотные протестанты всё ж упустили ускользающий Мариуполь. А вспомни холодный ГУЛАГ и эти античные ключи огнестрельного солнца! Нет, друг мой, средневековый проныра не кто иной, как прохвост, таскавший хворост из костров Инквизиции. Спросишь меня: почему? Потому что сначала мысль учится врать. Истина невыносима.


По утрам ангел потсдамской капусты многое говорит, но недоговаривает, отчего и моему домовому, и мне кажется: я отстранён и забит. Похоже, я летчик, в те времена ещё не понявший, что он уже сбит. В те времена на площадке в подъезде за 15 копеек натачивал ножницы и ножи мобильный точильщик. Как правило, это был ветеран недавней войны. У него был педальный станочек с колесом от велосипеда. Сегодня Шуман, растворенный в отражениях на районном рояле, затачивает широкополосные лезвия словно шаман, вызывающий дождь подражанием шуму дождя. Подражатели отражают нас хуже нас, но дождь отзывается. Он как девочка — вечно не ждёт. Да и сам я нонче чтой-то неустойчив.


Знаешь, а Гольфстрим фосфоресцирует лунной ночью. Война придает нашей жизни не смысл, а величие, что, может быть, лучше смысла. Всему есть причина, например: от размазанной каракатицы плачущей Екатерины тряхнуло стекольный завод на скале. Зажмурься, иначе глаза расслоятся, скользнув о стегальный ручей. Тогда не увидеть нам, как сквозь белые фильтры и камеры стерильных халатов ритуальные миротворцы вносят сливочный торт миролюбия, и торт уместен. Тогда от сонных тайн очнувшимся явно не откроется уличное объявление, и сквозь тридцать холодных вёсен не прозреет яркое лето. Там, где-то в 2029-ом артиллерист намазывает на затвор сгусток зелёного Муссолини, чтобы сдать на войсковой склад.