Стан - это еще не страна? Но их создают странники?

А вторушин от вторичного сырья. Перегной в общем

В тот вечер 17 мая 25-ого меня испугал автоматизм Константина, когда вдруг заячий заскок увёл разговор в гневную топку политической кочегарки. Имя, оглохшее в провалах памяти, на правой полосе три года подряд колеблет асфальтовая волна. Так вид пустого стакана от алкоголиков требует выпить вина. А лютый дождь в переплюнутых облаках колеблет пеллеты висячего замка Семирамиды. Далее в Италии ментального ветра синяя петиция счастья стучит клювом в иллюминаторы бальной залы, где наши вспыльчивые огарки танцуют по пояс в золе.

Близкая Юлия далека как вибриссы часов в одиннадцать одиннадцатого, хотя Вифлеемская плитка выстлала нам полы танцевального танго. Тут я вынут из тягостных смол и расплавлен в покое золота, ладана, смирны. Долгая дружба сделает нашу селитру свидетелями как Христофор портится и превращается в постепенную пену, а дальше и вовсе в шум бушующего огнетушителя прибрежного шторма. К предательству таинственная страсть колеблет международные флаги даже в светлейшее утро рыцарей русской росы на холодных доспехах. А уж и подавно -- мерцательной ночью прыгающих по лунной дорожке морских светлячков. Голубая глобализация наполнит ягодами базилику до сонных краёв её ночи. Будь полезен эмоционально, и ленты железных друзей схлестнут наскальные корни у измерительного изголовья.

Девочка ищет на кладбище мертвых мальчиков -- у них нет недостатков. Там сидят у стола из слоновьего мяса Александра Сергеевна Собакина, мама Миланы, и Марина Валерьевна Барбосенко, мама Ильи. Обе давно уже были заплаканные, как Оби Ван Кеноби, забинтованный зимней вьюгой сибирского января. Оказалось, что по радио говорили: Илья в очень сложенном состоянии лежит сейчас в реанимации, где трое серийных убийц затеяли перестрелку и кидают друг в друга картофелины и гранаты. Врачи борются за его жизнь, но утешительного сказать и не могут, и не хотят. У Миланы снова потекли на пол слезы. Казалось, всё хорошо, но увы!!! Это только казалось!!! Горнолыжник в костюме из гипса рассказал, что первая фраза Ильи, когда он пришел в себя, была: "Передайте Милане, что я люблю её и буду... любить даже... после..." И в этот момент сознание покинуло это создание.

Вот ведь скотина. Мог бы сказать: "Передайте сучке, что я её поматросил на спор". Но нет, маленькому садисту нужно, чтобы девочка облила слезами его памятник сверху вниз. И вот, через 5 дней Милана стоит на коленях перед свежей могилой Краскина Ильи Олеговича, погибшего за девять месяцев в день рождения его будущего сына. Шел дождь и едва ли случайный пешеход, в этот поздний час забредший на кладбище, смог бы издалека сказать, что за капли сползали по обелиску.

То ли он поумнел, то ли с возрастом сделался жесток и циничен. Он больше не слышит, как ветхозаветное пророчество ворочается в листве октября. И даже когда чёрный дым революции клубят смолянистые варвары, расстилающие по кадрам ковровый асфальт, -- не слышит. В его голове ручьи говорливой Аравии льют рассказы в корзины базаров из хрупких кукольных сухофруктов. Там и поныне лучи цветного стекла пестрят Иаковлевого осла. И под мостом Мирабо течёт математическое молоко европейских машин, уносящее шум вдаль и вдоль.

Если всю жизнь слушать радио, радио прислушается к тебе. Дождь ворошит и жарит картошку на сковороде чеканщика. За окном Охозат весеннего гона обрыбляает холодные диапазоны глубин. Приглядись, и магнитно увидишь на комбинате маргариновых кубиков сретение полутеней. Людный рынок изогнутого Египта скуёт на шее твоей обручи Конго и наступит для всех нас верблюжья твоя мурава. Скворцы миротворцы с запахом камфоры и горького миндаля принесут нам вазы архангельских вод. И вот тогда заострённо зороастрийский рыцарь сотрёт со лба пот пахоты, и Авимилех явится нам в элегантных заплатах пластмасс.

стан=стоянка, становище