Старость и упадок общества

Люди стареют и умирают. Цивилизации в конце концов терпят крах. На протяжении веков философы-любители использовали первое в качестве метафоры для второго, что привело к нескольким полезным выводам и столь же многим вводящим в заблуждение обобщениям. Это сравнение становится ещё более интересным, когда наша собственная цивилизация слепо движется к краху. Хотя это и не самая весёлая тема, её стоит изучить.

Метафора — это не объяснение.

Во-первых, важно отметить, что серьёзные современные исследователи, изучающие феномен социального коллапса, как правило, не находят никакой объяснительной ценности в метафорической связи с индивидуальной смертностью людей.

Причины индивидуального старения и смерти связаны с генетикой, болезнями, питанием и личным анамнезом (включая несчастные случаи и такие привычки, как курение). Мы все генетически запрограммированы стареть и умирать, хотя продолжительность жизни сильно различается.

Причины упадка общества, по-видимому, имеют мало общего с генетикой или не имеют с ней ничего общего вовсе. Некоторые сложные общества потерпели крах из-за вторжения иностранных мародёров (а иногда и из-за болезней, которые они принесли); другие распались из-за истощения ресурсов, непредвиденных природных катастроф или классовых конфликтов. Антрополог Джозеф Тейнтер в своей книге «Крах сложных обществ» 1988 года предложил, пожалуй, лучшую общую теорию коллапса.

В ней он утверждал, что развитие социальной сложности — это стратегия решения проблем, которая приводит к уменьшению предельной отдачи. Как только отдача от инвестиций цивилизации в усложнение становится отрицательной, эта цивилизация становится уязвимой для всевозможных стрессов, которые раньше она могла выдержать.

Между старением отдельного человека, с одной стороны, и уязвимостью общества, когда отдача от инвестиций в усложнение становится отрицательной, с другой стороны, есть поверхностное сходство. В обоих случаях то, что в противном случае можно было бы пережить, становится смертельным — будь то падение на неровном тротуаре или вторжение варваров.

Но это сходство не имеет объяснительной ценности ни в том, ни в другом случае. Ни один врач или историк не сможет лучше выполнять свою работу, используя эту метафору.

Тем не менее, если мы не будем воспринимать это как объяснение, сравнение всё равно может быть полезным. Объяснение — это ещё не всё. Мы, естественно, хотим знать, как психологически и эмоционально справляться как с личной, так и с общественной смертностью, и в этом стремлении мы можем найти пользу в метафоре.

Стареет ли мир или это только мне кажется?

Чтобы понять, в чём заключается эта польза, вероятно, лучше всего начать с осознания нашего контекста. Наша собственная цивилизация катится в тартарары. Я не буду утомлять читателей, которые уже хорошо знакомы с литературой, перечисляя доказательства того, что срок годности современного индустриального общества истёк.

Для тех, кто только начинает изучать эту тему, возможно, самым кратким текстом, который я могу порекомендовать, является небольшая книга Уильяма Офулса «Неумеренное величие: почему цивилизации терпят крах». Офульс анализирует лучшие работы, написанные ранее на эту тему, и кратко описывает этапы, которые проходит каждая цивилизация на своём неумолимом пути к краху. Читателю предстоит решить, на каком этапе находится наша цивилизация.

Тем из нас, кто годами или десятилетиями черпал знания из экологической литературы об изменении климата, истощении ресурсов, вымирании видов и ограничениях роста, не нужно напоминать об экзистенциальных угрозах нашему обществу. Глобальная индустриальная цивилизация, которая в настоящее время обеспечивает нас всем необходимым для жизни, распадается — в политическом, социальном, экономическом и экологическом плане. Наши лидеры не способны признать, не говоря уже о том, чтобы обратить вспять движение индустриального общества к забвению.

Осознание этого может быть не менее разрушительным, чем осознание собственной смертности, но только для тех, кто действительно обращает внимание на тревожные сигналы и имеет представление об исторических случаях краха. (Мы не говорили о третьем уровне смерти — вымирании человеческого вида. Это в конечном счёте неизбежно, но очевидно, что предыдущие цивилизационные кризисы не приводили к этому и, вероятно, не приведут и в этот раз. Мало кто вообще задумывается об этой окончательной смерти.)

Личную смертность отрицать сложнее, чем смертность общества или вида. Это правда, что в молодости мы теоретически знаем, что наша продолжительность жизни ограничена, но почему-то это знание не усваивается.

Но затем, по прошествии десятилетий, когда мы видим, как стареем, как умирают наши родители и один за другим исчезают наши друзья, смерть постепенно становится постоянным, хоть и нежеланным спутником. Если мы практичны, то строим планы на старость и пишем завещание. Если нет, то мы можем продолжать отрицать очевидное и жить так, будто ничего не изменится. Но даже в этом случае моменты, когда отрицание невозможно, становятся всё более частыми.

И в эти моменты осознание смертности становится неизбежным психологическим бременем. Какой бы счастливой, несчастной, реализованной, нереализованной, привилегированной, неблагополучной, насыщенной событиями или скучной ни была наша жизнь, она в любом случае мимолетна. Через несколько лет нашего личного окна в мир больше не будет.

Если в основном пожилые люди интуитивно понимают и осознают свою смертность, то, возможно, именно глубоко зрелые люди с большей вероятностью задумываются об упадке общества. На лекциях по экологии трудно не заметить, что средний возраст слушателей, как правило, составляет 50 лет и старше.

Это не значит, что среди молодёжи нет тех, кто понимает, что наша цивилизация хрупка и саморазрушительна. На самом деле, некоторым из самых осведомлённых и преданных защитников окружающей среды, которых я знаю, от 20 до 30 лет. Возможно, большинство людей их возраста просто слишком заняты, чтобы тратить время на посещение лекций.

Есть ли у пожилых людей естественная склонность тосковать по старым добрым временам и жаловаться на то, что мир катится в ад? Конечно, можно привести примеры такого стереотипа — от библейских пророков, таких как Иеремия, до современных пожилых писателей-экологов, таких как Пол Эрлих.

Но ключевым авторам «Пределов роста» было за двадцать, когда книга вышла в свет, как и Биллу Маккиббену, когда он написал свои сенсационные статьи «Нью-Йоркера» об изменении климата, которые стали бестселлером «Конец природы». А Полу Эрлиху было всего 35 лет, когда была опубликована «Демографическая бомба».

Кроме того, в традиционных обществах роль старейшин заключалась не столько в том, чтобы предсказывать бедствия, сколько в том, чтобы направлять и поддерживать молодых людей, за что они получали уважение. Возможно, только в обществах, которым грозит упадок и крах и в которых традиционная роль старейшин по большей части не признаётся и не выполняется, старые чудаки начинают пророчествовать.

Это конец света, но я чувствую себя... как?

Тем не менее, наш относительный возраст может влиять на наше отношение к концу цивилизации.

Молодых людей, естественно, волнуют карьера, партнёрство, размножение и воспитание детей. Они, скорее всего, будут воспринимать информацию о тревожных тенденциях в окружающей среде как отвлекающий фактор от этих генетически и социально обусловленных интересов. У них есть веские причины для отрицания.

Оптимизм продаётся: он помогает продвигаться по карьерной лестнице и привлекает потенциальных партнёров. Однако, если по какой-то причине отрицание будет преодолено, молодой человек, скорее всего, почувствует, что с упадком общества ему придётся столкнуться лично.

Одним из вариантов ответа может быть активизм, направленный на противодействие тенденциям, ведущим к краху; другим — трата времени и усилий на развитие навыков, которые, вероятно, будут полезны в обществе, которое сокращается и гибнет.

Пожилые люди, естественно, больше озабочены своим здоровьем (ухудшение зрения и слуха, проблемы с суставами, ухудшение памяти). Они хотят быть уверенными в том, что внесли свой вклад в развитие общества и большой семьи.

Хотя среди пожилых людей много активистов, в целом отношение стариков к упадку общества скорее похоже на позицию наблюдателя: они верят, что, хотя мир катится в тартарары, лично их к тому времени уже не будет. Тем не менее мой долг — рассказать всем, кто готов слушать, что, по моему мнению, происходит и почему.

Часто, когда отрицать упадок общества становится невозможно, и молодые, и пожилые люди скатываются к цинизму. Я имею в виду не учения древних философов-киников, таких как Диоген, в которых было много здравого, а современное значение этого термина, подразумевающее заботу только о собственных интересах и веру в то, что общество по своей сути коррумпировано и неисправимо.

Цинизм обеспечивает минимальную психологическую защиту от полного отчаяния, но это происходит за счёт потери связи с другими людьми, которая является важным постоянным источником эмоциональной жизнеспособности.