Символом чего в искусстве является мышь)

В европейском средневековом искусстве мышь выступает как олицетворение:
- сатаны — например, на триптихе т. н. Флемальского мастера (Нидерланды, XV в. ) Св. Иосиф, мастерит мышеловку «против козней лукавого» ;
- смерти — мышь в изображениях эпидемий в XV—XVII вв. ;
- бренности и мирской суеты — образы «мира-обманщика» в графике XVI—XVII вв.) .
Популярны темы мыши (и мышеловки) :
- в эмблематической литературе — ср. обработку этой темы в шекспировском «Гамлете» ;
- в фольклорных композициях с мотивами сказочного «мира наизнанку» — русский лубок «Как мыши кота хоронили» ;
- в «чёрных гротесках» романтиков _ Э. Т. А. Гофмана;
- в литературе XX в. — Ф. Кафка.
В древнеегипетских папирусах уже также изображалась война кошек и мышей. Античной пародией на героическую эпическую поэзию является сатира «Война лягушек и мышей» («Батрахомиомахия» ) неизвестного автора, вошедшего в предание под именем Гомера. Мифологический мотив превращения женщин в мышей определённо реконструируется на основе фольклорных данных, в частности на основе сказочного мотива превращения ведьмы (женщины, девицы) в мышь (ср. также мотив превращения дьявола или человека в мышей и, наоборот, превращения мыши в человека; в мотиве «мышь, прогрызшая дыру в ковчеге» мышь выступает как превращённый дьявол или даже женщина) .
С мышами связаны такие женские персонажи, как баба-яга, Холле, Мокошь, Параскева Пятница (у болгар со святой Петкой соотносился мышиный праздник — «мишин день») .
В бытовом восприятии и в массовой культуре (мультипликация, детская литература и комиксы) играет роль малютки, противопоставляющей хитрость превосходству противника.
В русской литературе одним из первых, кто обратился к этому образу как к образу-символу, был А. С. Пушкин. Образ жизни-мыши из его «Стихов, написанных во время бессонницы» (“Жизни мышья беготня, что тревожишь ты меня? ”) давно стал крылатым. Эти строки можно назвать началом волны мифологизации мыши в литературе. Пушкин превратил образ мыши в символ жизни; бег жизни представлен в стихотворении как семенящее, шуршащее, суетливое движение мыши.
Но “клубок символов” ещё не распутан. Мышь — это ещё и “как бы неуловимая трещина, нарушающая течение сна, мышь — знак убегающего мгновения”. “В быстром убегающем движении маленького серого зверька греки видели подобие вещего, ускользающего и неуловимого мгновения, тонкой трещины, всегда грозящей нарушить аполлиническое сновидение, которое в то же время лишь благодаря ей может быть сознано”. Волошин настаивает на связи образа мыши и времени: “Время — вечность, напряжённая и вечно движущаяся сфера внутренних интуитивных чувствований, которая нашему логическому сознанию представляется огромной горой тьмы и хаоса, потрясается до основания, и из трещины рождается бесконечно малое мгновение — мышь. Гора рождает мышь так же, как вечность рождает мгновение”. Итак, “мышь — олицетворение убегающего мгновения”, но мышь и знак аполлинического искусства.
Связь образа мыши и времени продолжается в стихотворении О. Мандельштама 1931 года:
После полуночи сердце ворует
Прямо из рук запрещённую тишь.
Тихо живёт — хорошо озорует,
Любишь — не любишь: ни с чем не сравнишь.. .
Любишь — не любишь, поймёшь — не поймаешь,
Не потому ль, как подкидыш, молчишь,
Что пополуночи сердце пирует,
Взяв на прикус серебристую мышь?
В примечании к этому стихотворению Мандельштам прямо пишет: “Серебристая мышь — символ времени”, а Михаил Гаспаров по этому поводу замечает: “«Взяв на прикус серебристую мышь» — значит робко выключиться из времени”. Мышь является неуловимой гранью между временем и вечностью, трещинкой между сном и реальностью.
Если до начала XX в. образ мыши постепенно мифологизировался, философский смысл и трактовка символа становились всё более объёмными, то в романе Толстой «Кысь» происходит обратный процесс — демифологизация мыши. Мышь понимается персонажами как продукт в хозяйстве, “мышь — это всё” то же, что “мышь — это ничто” в смысле символики.