Они тогда про все молчали. Они и сейчас врут. Почему вы уверены в том, что в Челябинске был метеорит а не ракета ?

"Я не знаю, о чем рассказывать… О смерти или о любви? Или это одно и то же… О чем?

… Мы недавно поженились. Ещё ходили по улице и держались за руки, даже если в магазин шли. Всегда вдвоём. Я говорила ему: «Я тебя люблю» . Но я ещё не знала, как я его любила… Не представляла… Жили мы в общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там ещё три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже стояли машины. Красные пожарные машины. Это была его служба. Всегда я в курсе: где он, что с ним? Среди ночи слышу какой-то шум. Крики. Выглянула в окно. Он увидел меня: «Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду» .

Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все, словно светилось… Все небо… Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. А его все нет и нет. Копоть оттого, что битум горел, крыша станции была залита битумом. Ходили, потом вспоминал, как по смоле. Сбивали огонь, а он полз. Поднимался. Сбрасывали горящий графит ногами… Уехали они без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный пожар…

Четыре часа… Пять часов… Шесть… В шесть мы с ним собирались ехать к его родителям. Сажать картошку. От города Припять до деревни Сперижье, где жили его родители, сорок километров. Сеять, пахать… Его любимые работы… Мать часто вспоминала, как не хотели они с отцом отпускать его в город, даже новый дом построили. Забрали в армию. Служил в Москве в пожарных войсках, и когда вернулся: только в пожарники! Ничего другого не признавал. (Молчит. )

Иногда будто слышу его голос… Живой… Даже фотографии так на меня не действуют, как голос. Но он никогда меня не зовёт. И во сне… Это я его зову…

Семь часов… В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины «Скорой помощи» заезжали. Милиционеры кричали: машины зашкаливают, не приближайтесь. Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила её за халат, когда она выходила из машины: «Пропусти меня! » — «Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо» . Держу её: «Только посмотреть» . «Ладно, — говорит, — тогда бежим. На пятнадцать-двадцать минут» . Я увидела его… Отёкший весь, опухший… Глаз почти нет… «Надо молока. Много молока! — сказала мне знакомая. — Чтобы они выпили хотя бы по три литра» . — «Но он не пьёт молоко» . — «Сейчас будет пить» . Многие врачи, медсёстры, особенно санитарки этой больницы через какое-то время заболеют. Умрут. Но никто тогда этого не знал…

В десять утра умер оператор Шишенок… Он умер первым… В первый день… Мы узнали, что под развалинами остался второй — Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали. Но мы ещё не знали, что они все — первые.

Спрашиваю: «Васенька, что делать? » — «Уезжай отсюда! Уезжай! У тебя будет ребёнок» . Я — беременная. Но как я его оставлю? Просит: «Уезжай! Спасай ребёнка! » — «Сначала я должна принести тебе молоко, а потом решим» .

Прибегает моя подруга Таня Кибенок… Её муж в этой же палате. С ней её отец, он на машине. Мы садимся и едем в ближайшую деревню за молоком, где-то три километра за городом… Покупаем много трехлитровых банок с молоком… Шесть — чтобы хватило на всех… Но от молока их страшно рвало… Все время теряли сознание, им ставили капельницы. Врачи почему-то твердили, что они отравились газами, никто не говорил о радиации. А город заполнился военной техникой, перекрыли все дороги. Везде солдаты. Перестали ходить электрички, поезда. Мыли улицы каким-то белым порошком… Я волновалась, как же мне завтра добраться в деревню, чтобы купить ему парного молока? Никто не говорил о радиации… Одни военные ходили в респираторах… Горожане несли хлеб из магазинов, открытые кулёчки с конфетами. Пирожные лежали на лотках… Обычная жизнь. Только… Мыли улицы каким-то порошком…

Светлана Алексиевич

Чернобыльская молитва (хроника будущего)