Представьте себе сцену из Спящей Красавицы. Бал, посвященный рождению прекрасной маленькой принцессы, наследницы королевства. Все танцуют, поют и смеются, вино льется рекой, столы уставлены яствами. Изобилие, счастье и любовь царят в праздничной зале.
И вдруг появляется злая колдунья, не приглашенная на праздник.
Как темный, леденящий вихрь врывается она в залу, атмосфера радости и праздника надламывается, споткнувшись о холодную ярость ведьмы, танцующие пары будто деревенеют и в растерянности останавливаются, прекрасная музыка иссякает, как измученный засухой ручей, глаза полные страха направлены на непрошеную гостью: смерть, исчезновение, небытие — вот чего все ждут от страшной колдуньи.
Не эта ли история снова и снова повторяется в миллионах жизней каждый день?
Мама приходит с работы, ключ поворачивается в замке, паника, сжатие, суета. Учитель входит в класс, голову в плечи, глаза в парту, леденые мурашки по спине. Первое свидание, все так хорошо, но каждый шаг дается с трудом, тело будто деревянное, язык ватный, слова, жесты еле протискиваются сквозь пелену страха.
Страх — самоосуждение — сжатие — протест — надежда — поиск выхода — суета — отчаяние. И так каждый день, как заевшая пластинка, стоит только появиться ДРУГОМУ.
Получается такая растяжка: Я ЕСТЬ — ужас небытия — я-автор («не нахожу я-есть, какая-то пустота»), где ужас небытия, недостаточность как бы прощелкиваются, внимание, как сломанный тумблер пропускает «мертвую зону», но именно она вновь и вновь запускает «авторскую программу», тысячу раз уже разоблаченную.
Просто спросите: Чьими глазами я смотрю на себя? И может быть этот взгляд потеряет все свое волшебство.