Из российской печати: первая половина девяностых. Кто автор этих десяти стихотворений?

Эта ваза, как сон, голубая,
мне привиделась в снежном дыму,
как ее воссоздать — я не знаю,
и зачем мне она — не пойму.

Жить бы мне, словно Сольвейг, в избушке,
под высокой-высокой сосной,
воду пить ледяную из кружки,
любоваться звездой ледяной.

И пускай этой вазы без цели
иногда бы касалась ладонь,
и снежинки к окну бы летели,
словно бабочки на огонь...



Я помню о тебе, когда метут метели
и продувают дом, заглядывая в щели.
От ветра заслоняюсь я — тобой.
На елке шар мерцает голубой,
в попоне красной слон бредет куда-то —
в страну воспоминаний и заката.
Оранжевый пылает мандарин...
Как долго тлеем мы!
Как редко мы горим!
Но с той поры, как вдаль идем мы розно,
ты — уголек мой в темноте морозной. Последний уголек — малиновая роза, оброненная в синие снега...
Я помню о тебе.
И ночь мне дорога.
Который час?
Для нежности — не поздно.



Человек с печальными глазами.
Он глядит задумчиво туда,
где вдали горит над поездами
яркая Полярная звезда.

День и ночь он, поездной диспетчер,
чертит графики... Идет война.
Тяжкий груз лег на худые плечи.
На груди — медали, ордена.

Кончится и это лихолетье.
Если бы учиться! Каждый день!
Но труды, труды, заботы, дети...
Дом построить. Посадить сирень.

В светлую минуту — взять гитару.
Музыка плывет, как облака.
Человек уже больной и старый,
а звезда, как прежде, высока.

Принесет подснежников из леса.
Завтра в гости приезжает дочь.
Книжную новинку с интересом
прочитать... Огонь горит всю ночь.

По земле уральской и в Сибири
он прокладывал тропу свою.
Я не знаю, где теперь он в мире,
и поэтому — весь мир люблю.

Отзвук музыки над лесом замер,
И слились начало и конец.
Человек с печальными глазами —
свет звезды далекой... Мой отец.



Гамак в саду... Ложишься в небо,
сирень белей, чем облака,
а на пеньке — краюшка хлеба,
стакан парного молока.

Клочок земли благословенный!
Рассеянный и щедрый свет!
Нигде, нигде во всей Вселенной
такого сада больше нет!

О чем я думаю? О чуде:
смотреть, дышать и всех любить...
Я знаю, это вечно будет,
ведь иначе — не может быть.

Как тигр с горящими глазами,
крадется по дорожке кот,
заметил бабочку — и замер,
но бабочка его не ждет.

Она исчезнет безвозвратно —
как этот дом и этот сад...
Но пятна, солнечные пятна
навеки мне принадлежат.



Зимородок с грудкой голубой,
у реки хочу побыть с тобой.
Здесь такая чистая вода!
Ты ныряешь радостно туда,
рассыпая сотни ярких брызг,
и рыбешки поднимают визг.
Я его не слышу? Ну так что ж:
значит, слух не очень-то хорош!
Но зато я вижу острый всплеск,
в клюве — быстрый серебристый блеск,
радугу от синего крыла...
Если б можно — я б сто лет жила,
а потом опять пришла сюда,
где такая чистая вода.



Шиповник исколол мне руки —
колючий маленький зверек,
но это счастье, а не муки,
и капля крови — не в упрек.

Мы породнились. В синей кружке
Живет цветок, как член семьи.
И две бледно-зеленых мушки —
его подружки и мои.



У комнатной агавы — ностальгия.
Она края не ведает другие,
а все же знает: где-то есть они!
Там отдыхали бы в ее тени
не то что люди — даже великаны...
У всех у нас в душе такие страны.
Мы — меньше, чем задуманы судьбой...
И все-таки попробуй стать собой.



В этой странной туманной отчизне,
где и лебеди, и лебеда,
помню все, кроме собственной жизни... Впрочем, это еще не беда.

Потому что прекрасного много
за околицей каждой души,
теплой пылью ласкает дорога,
загораются звезды в тиши.

Я бывала счастливою часто,
голодая на шумном пиру.
Если спросят: «А в чем твое счастье?» —
теплой пыли в ладонь наберу.

И притихнут на миг всеблагие,
и, быть может, посмотрят мне вслед...
Мы — не бедные, просто — другие.
У ликующих — родины нет.