Бродский

Нашла довольно любопытную трактовку, вот посмотрите:
"Тогда, по молодости лет, это стихотворение воспринималось мной как петербургский манифест одиночества и одновременно пособие по неучастию в советской действительности (которая "чай, не Франция" и может только изувечить) . В своей статье я обосновывал тезис о том, что вынужденная замкнутость позднесоветской жизни, отгороженной "железным занавесом" от всего остального мира, при всей её неестественности и - в целом - порочности - порождала и довольно продуктивные черты миросозерцания и поведения, среди которых - особое ощущение уюта и неспешный ритм жизни с повторяющимися циклами, способствующие внутренней сосредоточенности
Чуть позже стало понятно, что для Бродского призыв "не выходить из комнаты" (в разных его вариациях) является универсальным философским императивом, одним из лейтмотивов творчества (особенно в 1970-е гг.) , внутренней установкой, не зависящей от окружающей действительности. И если знаменитую коду ("Я сижу в темноте. И она не хуже // в комнате, чем темнота снаружи") написанного незадолго до эмиграции (в 1971 г. ) и посвящённого Льву Лосеву стихотворения "Я всегда твердил, что судьба - игра... " можно в какой-то степени списать на "второсортность эпохи", то уже по "Лагуне" (1973) становится понятно, что для Бродского "коробка из под случайных жизней" второсортного пансиона "Аккадемия" ценна не меньше раздающегося снаружи звона "веницейских церквей". Получается, что и в Европе, и где бы то ни было "на улице, чай, не Франция". В связи с этим интересно отметить, что в стихотворении 1977 г. "Сан-Пьетро" присутствует (в слегка изменённом виде) не только строчка "В пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу" из "Не выходи из комнаты... ", но и соответствующий мотив:
Тень, насыщающаяся от света,
радуется при виде снимаемого с гвоздя
пальто совершенно по-христиански. Ставни
широко растопырены, точно крылья
погрузившихся с головой в чужие
неурядицы ангелов. Там и сям
слезающая струпьями штукатурка
обнажает красную, воспаленную кладку,
и третью неделю сохнущие исподники
настолько привыкли к дневному свету
и к своей веревке, что человек
если выходит на улицу, то выходит
в пиджаке на голое тело, в туфлях на босу ногу.
Другими словами, неважно, где ты находишься (вспомним в связи с этим и рассуждения Бродского о том, что Родина поэта - это его язык, и его воспоминания о том, как, оказавшись в Америке и сидя в своем рабочем кабинете, он потянулся к полке за словарём и понял, что это движение ничем не отличается от того, которое он неоднократно проделывал с своей "половине комнаты" на Пестеля) .
Перечитывая недавно знаменитое стихотворение Тютчева начала 1830-х гг. "Silentium!" ("Молчание! " - лат.) , я вдруг почувствовал, что своими повторяющимися императивами (и философскими, и сугубо языковыми) оно мне что-то неуловимо напоминает. В самом деле, одиночество, молчание, погружённость в собственный внутренний мир являются предельной реализацией отгороженности от "наружного шума", от "хроноса, космоса, эроса, расы, вируса":
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои -
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, -
Любуйся ими - и молчи.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймёт ли он, чем ты живёшь?
Мысль изречённая есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, -
Питайся ими - и молчи.
Лишь жить в себе самом умей -
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, -
Внимай их пенью - и молчи!. .
В заключение хочу отметить, что я не настаиваю на том, что имеет место сознательная аллюзия, хотя, как мне кажется, для такого взгляда все же есть некоторые основания. "
http://brodsky.livejournal.com/277187.html
И вот еще о хикки:
http://lurkmore.ru/Хикки