Высказывания ПЕЧОРИНА о себе!
Cантешка, да ты остроумный, юморист....
Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его; первый, быть может, через час простится с вами и миром навеки, а второй…
И, может быть, я завтра умру! … и не останется на земле ни одного существа,
которое поняло бы меня совершенно.
Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною. Всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки, я глупо создан: ничего не забываю, ничего.
Я глупо создан: я ничего не забываю.
После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталистом? Но кто знает наверное, убежден ли он в чем или нет?. . и как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка! …
Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера — напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится — а смерти не минуешь!
«Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предпо¬лагали — и они родились. Я был скромен — меня обвиня¬ли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал доб¬ро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, — другие дети веселы и болт¬ливы; я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бес¬цветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду — мне не ве¬рили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как дру¬гие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выго¬дами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние — не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, при¬крытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не су¬ществовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отре¬зал и бросил, — тогда как другая шевелилась и жила к ус¬лугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины... »
Строгий суд Печорина над самим собой, постоянный самоанализ, мешающий радостно ощущать жизнь, в то же время не позволяет ему удовлетвориться малым, быть довольным «самим собой, своим обедом и женой» . Что же касается сомнений, которые часто овладевают героем, они - необходимое условие, один из этапов на пути к познанию истины, они не мешают «решительности характера» , как говорит сам герой в «Фаталисте». Раздвоенность сознания и двойственность Печорина сказываются на его языке. Любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил; я любил для себя, для собственного удовольствия» . Или: «Признаюсь еще, чувство неприятное, но знакомое пробежало слегка в это мгновение по моему сердцу: это чувство было зависть; я говорю смело «зависть» , потому что привык себе во всем признаваться».
У разных натур самоанализ может принимать разные формы. Печоринский анализ отличается бесстрашием и искренностью, отсутствием попыток оправдать себя. Иногда герой оказывается к себе более суровым, чем того заслуживает; порой он отрицает добрые порывы и чувства, к каким в действительности способен, и нередко поступает вопреки тому, что говорит. Этот разлад очевиден, ученики наблюдали его при анализе отдельных эпизодов. Можно умножить примеры, доказывающие, что Печорин непоследователен, что его поступки не всегда соответствуют словам. Печорин говорит, что никогда ничем не жертвовал для тех, кого любил. А 11 июня записывает, что всегда готов был ради женщины «жертвовать спокойствием, честолюбием, жизнью» . Он говорит Вернеру, что не вынес из жизненной бури ни одного чувства, а сам оказывается способен любить и страдать, как юноша, о чем можно судить по его отчаянию после отъезда Веры.
Печорин в романе одинок и бравирует своей неспособностью к любви и дружбе, но пишет в дневнике: «теперь я только хочу быть любимым, и то очень немногими; даже мне кажется, одной постоянной привязанности мне было бы довольно: жалкая привычка сердца! » Он признается, что чувствует «необходимость излить свои мысли в дружеском разговоре» . Ему нужна чья-то близость, он устал от одиночества, но признается в этом только себе, да и то редко. Относя себя к «жалким потомкам» , он как будто бы должен быть неспособным испытывать наслаждение, «которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою, но доказывает обратное, бросаясь безоружным на пьяного разъяренного казака. Вся цепь больших и малых противоречий связана с одним: поступки героя не отвечают его внутренним потребностям, и главное противоречие его личности выступает как несоответствие между его высокими возможностями и мелкими делами. Сам Печорин говорит: «…делая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий -сердцу или рассудку