Лебединая песня... Какой ее показало искусство?

...Три года – ровно три года мечтаю снова увидеть чудо. Где там: то политическая борьба, то огородная страда, то сердечные приступы, то внучка на стенку полезла – упала, щеку распорола, то ремонт потолков.. . А лебедь – белый посланец неба – всё где-то там, в неустоявшихся, тревожных воспоминаниях. Как сон, как смутная надежда.
Теперь у меня появилось время – бескрайнее, как васильковое поле. И хотя операция может быть даже завтра, я не могу сказать, что "время поджимает". Наоборот – мне вдруг отпущена непривычная легкость, несуетность, даже веселость, и сказочное парное утро на реке придвинулось к больничной палате, сделав призрачными белые халаты, бинты и кровь.
Этот крик над деревней – "Лебедь! Лебедь!!! " – и сам был каким-то птичьим, не враз проникающим в сознание. Я жарила картошку в летней кухонке. Окошко, открытое настежь, слегка нарушало режим благоприятствования для утренних июньских комаров. Сквознячок перекачивал их мельтешащие назойливые образования в тенистую атмосферу сиреневого куста, где они нервозно сновали, пытаясь вернуться назад, но сквознячок да еще надутая парусом шторка мешали. Я подбрасывала белую крепкую – бобиками – картошку в кипящее масло, когда раздался этот крик: "Лебедь! Лебедь!!! ", и стая детей, слетающих на деревню по воскресным дням из каменного трущобного города, пронеслась за окном к заулку, к реке.
Лебедь? Царь-птица из сказки у нашей мазутно-ртутно-селитровой Исети? Перекрыла газ и кинулась в избу. Дети, еще по-утреннему косматые, с расслабленными "ночными" косами, трясли кукольные тряпки, перепеленывая своих Кать и Мань. Комната через все пять окошек – три на юг, два на восток – светилась странным туманным светом. "Скорее! Лебедь!!! " – попугайски гаркнула я и начала судорожно вставлять босые спичечные ножки девчонок в резиновые сапоги. Внучки тут же подхватили моё волнение, заклекотали, задвигали крыльцами, вставая на цыпочки и стараясь стянуть с вешалки пальтушки. Обогнув крайний дом, мы влетели в заулок и остановились, как вкопанные.
Исеть и берега её – равнинный, черемухово-огородный наш и плоскогорная коврово-изумрудная та сторона – были неузнаваемы. Само небо вместе с облаками опрокинулось в воду, простив бедной реке загрязненность и муть. Тайна этого союза была прикрыта томительной, нездешней дымкой. Клубясь и вздыхая, она окутывала и берега, и реку, и белого лебедя поверх текучих вод.
"Подругу кто-то стрельнул", – сказал Григорий, златогоровский лесник. Он стоял в заулке, привалив тощую прокуренную грудешку к пряслам, приткнув локти на верхней жердине и подперев коричневыми жесткими ладонями лицо.
В эту минуту в курящихся над водой клубах, подбеленных облаками, позолоченных пробивающимся сквозь парное небо солнцем, началось движение. Это лебедь вдруг выдвинул крылья, расправил их широко и свободно и, медленно набирая высоту, полетел над рекой. Раздался странный звук, похожий на тихий протяжный свист. "Ишь, как крыльями режет, – тихо, сквозь зубы сказал Гриша. – Это тебе не человек – то с одной, то с другой... "
После этого утра – такого утра! – я не исполнила усилия, чтобы снять накипь с сердца, на-лип-шу-ю за годы моей жизни на земле. Не опустилась на колени в одуванчики на берегу реки, не простерла руки к белым облакам, чтобы упала чистота во тьму души моей. Три года – больше тысячи дней – рассыпались, растворились, раздулись ветром. Лесник тоже, думаю, не понял знамения. Где-то год спустя спалил собственный дом по пьянке.. . Я не в осужденье. Просто горько жалею всех нас.. .