Что ценнее догма или истина?
Истина - это видение, понимание и чувствование ВСЕХ связей во ВСЕХ процессах происходящих во Вселенной за ВСЁ время её существования.
Истина не просто ценна, а абсолютно, то не ограничена.
Догма же ценна для уверовавшего в неё, как в истину, только для НЕГО, то есть ограничена.
В тот летний день кузнечики в целлофановом пакете достигали намеченных целей и отлетали щелчками от тяжелого и целеустремлённого солнца, разделившего свет по уклонам плоскостей ледяного обломка. Маневровый локомотив дал звонок, и пресс-конференция, вминая шпалы в грунт, закрыла мир для Чио-Чио-Сан, которой выпало прозябать на насыпи в знойной пыли и запахе креозота.
Холод палеозойской тундры пробирал инфраструктуру, не упуская ни одной детали, с деловитостью паука он сковал силы и сделал из Павла статую ледяных вафель Савла. Порыв огромного региона всколыхнул волны травы, будто нас нет здесь. Ты опаздываешь, скатываешься в овраг мшистого реваншизма. В глаза тычут растопыренные кусты, гирлянды колючей проволоки, груды железных кроватей, пружин сожженных матрацев, досок с гвоздями, подметок солдатских сапог, зверских капканов и настороженных мышеловок. Ты, исцарапанный, в ржавчине и тряпье, лезешь через баррикаду абракадабры, потому что за нею перрон с тем единственным поездом, на который стоит успеть. Но с изгороди падаешь в зоопарк, поднимаешься, а через прутья смотрит внимательный лев. Тихий, он всматривается, и тебе стыдно.
Но поздно: цинковым порошком чистит зубы блистательный неонацист, воды клекочут в гортани, и с плеском в палую землю шлепается замотанный во рту плевок. Вода теряет себя на условиях грунта-буддиста, привязанного на резинку перед уходом в нирвану. Неразрывная связь будет звонить ему по телефону в комнату Монтескье, где скрипучая дверь скоротает тихое тысячелетие, пестуя время забвения любой формы смысла любого фильма.
Столкновение сбитых с толку подбитых ракетным комплексом ангелов заставит нас кланяться русскому языку, и язык доведет нас до Киева. Всякий отыскавший себя, потерян для нас. Он смеётся и не может остановиться, хоть и трепещет уже на ветру как осенний индивидуалист. Они просили нас прийти на войну. Выпросили. Мы пришли. Я, грозно кипящий, яростный, благородный, наконец-то я признан своим всеми этими чужаками. Мина лежит ничком и ждет своего часового. У меня есть отличный план! Идем же скорей — оставлять на асфальте отпечатки наших подошв.
Санитары поддерживали раненого, двое навстречу им пьяного волокли как русалку. У всех нас своя война. Но когда ты увидишь дверь, ты споткнешься о её преддверие. Бродячие волки войны по частям подъедают твой труп. И только заливистые оркестры литовских и польских погромов бьют в задорные барабаны, бросая рваные барабаны, чтобы растерзывать новую плоть.
Призраки Галитчины вливают себя как в бутылки — в затылки, исполнители смертных казней и воздушная люстра висящих ракет фарширует фашистскими маршами небо. Серая сволочь цепляется за кусты и нечисть клочьями стелется по болоту. Что-то прокомментировал дятел. Провокация выскользила латинскую S в послойной листве и забилась под корни.
На пробубнившей геликонами барже британские спецслужбы шлялись, точили ножи, лязгая лезвиями о лезвия. Пароход отбывал в тупиковый Стамбул. На берегу вихлялась Урсула фон Дер Ляйен, передразнивая своё отражение в бухте. У нее есть советник, он живет у неё в меховой муфте. Он совсем как настоящий, у него одежда с маленькими карманами и даже малюсенькие документы. Вчера он оставлял отпечатки подошв на пыльных улицах Ракки, где под грудами стен и свалившихся потолков воняли тысячи тон человечины. Демократия того стоит. Некоторые страны существуют только в кино, их не жалко, как белых штурмовиков «Звездных войн».
Сельской ночью морского поселка мы будем смотреть в вызвездившем небе как его будет резать гиперзвуковой кинжал. Деревня будет называться Часовой Яр.
Однозначно -истина.
Истина.
Истина была бы ценнее, если бы нашелся тот, кому она известна.