Как запоминают свои стихи Поэты? Шаламов, в частности, в условиях лагеря...?
Нынешним поколениям трудно себе представить, в какие сумерки – безнадежные
и зловещие – погрузилась страна в двадцатые и тридцатые годы. Скудная жизнь под
дамокловым мечом оговора соседом, при массовом характере ночных обысков и
арестов, настолько притупила совесть, приучила к насилию и жестокости, что даже
Екатеринбургская трагедия (названная американским журналистом «величайшим
преступлением века») не всколыхнула народ, не показалась выходящим из ряда
злодейством...
Привыкли, притерпелись, сделались лицемерами. Особенно когда наступила эра
сфабрикованных процессов – тут было опасно себя выдать неосторожным словом,
взглядом, возгласом. Знали и об узаконенных Сталиным пытках подследственных,
практиковавшихся и до него, – и тем не менее, участвуя в общих собраниях или
шагая в рядах манифестаций с лозунгами «Требуем смертной казни шпионам и
диверсантам», яростно подымали сжатые кулаки и до хрипоты подхватывали «Да
здравствует Великий Отец народов!» Олег Волков. НАША ВИНА И БОЛЬ\О В.Шаламове
Стихи, мой крест в былую пору,\ Мне стали с возрастом опорой\ И я причислил их к друзьям. Жоашен Дю Белле. Перевод С.Бронина Из сборника "ЖАЛОБЫ"
Один из поэтов рассказывал, как он писал стихи на листиках бумаги, скручивал их в трубочку, а на трубочку наматывал нитки. Шаламов перед освобождением хотел записать свои стихи и отдать их на хранение моей маме. Мама отказалась. У нее за плечами был второй арест, бессрочная ссылка, и она была беременна мной. Есть у меня подозрения, что если бы она вязал эти стихи, ее бы арестовали в третий раз. Второй арест она пережила очень тяжело. Села на стул и сказала: применяйте оружие. Я никуда не пойду. Ее долго уговаривали и отец, и вохровцы. Можно догадаться, что было бы при третьем аресте. Когда я прочитала об этом в воспоминаниях Шаламова, задумалась: а ведь могла бы и не родиться...
Попав в каторжный лагерь после относительно благополучной "шарашки",Солженицын записывал свои стихи на листах бумаги, размером со спичечную коробку. К тому же, использовал специальный код с перестановкой слогов и заменой одних букв другими (иметь при себе любые тексты в лагере запрещали). Однажды его всё-таки застукал вертухай. Спросил :-Это шо такое? -К смотру самодеятельности готовлюсь. Стихи. Твардовский. "Василий Тёркин",-ответил Исаич. -Молодец! -похвалил вертухай.
На память я не помню почти ни одного своего стихотворения. Всегда читаю с листком в руках. Я объяснял это тем, что свои стихи заучить труднее, чем чужие – ибо были десятки вариантов, отброшенных перед напечатанием, а в памяти эти варианты остались. Но потом Цветаева объяснила/ в книжке своей прозы/ для себя иначе плохую память на собственные стихи. Цветаева объяснила это тем, что она редко читала на народе свои стихи, а так как их нужно заучивать так же, как и чужие – наизусть своих стихов заучить он не успела.
Эта причина тоже правильная. Есть еще треть е обстоятельство. При моем отъезде с Колымы/ а там в те времена даже людям с паспортом, если это бывший «зэка» , угрожали неожиданные обыски постоянно/ встал вопрос, куда и кому отдать тетрадку со стихами, которая у меня была. Я посоветовался с Португаловым. Португалов сказал – придется беречь тетрадку. В ней сейчас сколько стихотворений? Я сказал – около трехсот. Вот видишь. Самое большое – сколько ты можешь заучить наизусть – это двадцать-тридцать стихотворений – не больше. Мой актерский опыт, моя актерская тренированная память больше не удержит. Значит, надо хранить тетрадку. Я так и сделал. Тетрадку переписал в другую, и ту, другую, второй экземпляр отдал одному из больничных врачей, уезжающих в отпуск. А вторую оставил у себя и при отъезде ее пришлось сжечь, и тогда я понял, насколько это медленная вещь – жечь бумагу. Хорошо понял правдивость сцены в «Идиоте» / пачка не сгорала в огне/, а также декабристов, которые «до утра жгли бумаги» . Бумага, особенно плотно сложенная, горит очень медленно. Я сжег свою тетрадку в дезкамере больницы дотла. А второй экземпляр вывезли в Москву, передали моей семье, и эта тетрадка. Написанная на оберточной бумаге, в глухой тайге, – и сейчас у меня.
/52/
1960-е гг.
Шаламов В. Т. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 5: Эссе и заметки; Записные книжки 1954–1979. – М. , 2005. – С. 50-52.
Также как и играют в шахматы в слепую, одновременно, на 10 досках.