Кому нужна наука?

Положение науки в нашей стране волновало меня с юности. Я всегда был уверен, что ученые и инженеры — это лучшие люди и что именно от них в первую очередь зависит будущее всего человечества.
Положение науки в СССР меня категорически не устраивало. Финансировали науку и образование очень неплохо. Но к самим ученым относились как к людям второго сорта. К власти не подпускали и совершенно откровенно не доверяли. До сих пор помню хамские шуточки угрюмых начальников про «реализацию своего любопытства за счет государства». Поэтому перестройку поначалу я активно поддержал. В самом деле, ведь всё, что делал Горбачев, отвечало именно интересам научно-технической интеллигенции. Ведь только нам это всё это и было нужно. И возможность читать ранее запрещенные тексты, и возможность обсуждать публично политические вопросы, и возможность открыто обсуждать наше прошлое. Потому что, на мой взгляд, ни рабочим, ни крестьянам, ни вообще кому бы то ни было, кроме интеллигенции, всё это и даром не сдалось. Но потом я потихоньку начал беспокоиться. Меня стала смущать деятельность демократической оппозиции с ее проповедью демократии, рынка, прав человека и улучшения отношений с Западом. Тогда я задумался. Ведь все эти предлагаемые мероприятия, скорее всего, сильно ухудшат положение научно-технической интеллигенции в нашей стране. Тот рынок, который предлагают демократы, нас, скорее всего, разорит. Ведь финансирование науки в СССР велось существенно нерыночным способом. К тому же новая разрядка напряженности сделает ненужным финансирование значительной части общественных наук. А остальные лозунги демократов очень напоминают то ли подставу, то ли самообман. Вроде того, как во французской революции лозунги свободы, равенства и братства прикрывали стремление буржуазии перехватить власть у аристократии. Да и ужасно странными выглядели начавшиеся в среде демократов разговоры, что «советская наука абсолютно бездарна, а сотрудники НИИ только и делают, что пьют чай». Всё это сопровождалось разговорами про «преступный советский военно-промышленный комплекс». «Они что, с ума сошли? — подумал я, — ведь мы же их прямая и единственная социальная база. А они говорят, что мы все бездари и только чай пьем». Я решил написать руководству демократов на эту тему аналитическую записку и передать им через общего знакомого. Мне было велено для встречи с нужным человеком зайти в Дом медика на улице Герцена и там передать ему бумагу. Там в это время шло заседание клуба «Московская трибуна». Сказать, что я был потрясен, — ничего не сказать. Всё происходящее напоминало то ли спектакль очень плохого провинциального театра, то ли советский фильм с карикатурным изображением заседания Государственной думы. Все выступавшие говорили каким-то сильно неестественным голосом. Кто-то благородно грассировал, кто-то демонстративно басил, кто-то картавил, а кто-то говорил дискантом, органично переходящим в фальцет. В общем, у всех, как выражаются артисты, был свой «тончик». Говорили они тоже черт знает о чем. Один, голосом, напоминавшим шестиклассника-ябедника в кабинете директора школы, доказывал, что «Российский народный фронт» — это вовсе не народный фронт, в отличие от «Московского народного фронта». Другой рассказывал, что Горбачев — диктатор. Третий вещал о чем-то, что является, по его мнению, «большой победой демократов». В общем, все было крайне выспренне, пафосно, неискренне и фальшиво. Так что я ужасно обрадовался, обнаружив около себя своего школьного друга, а ныне журналиста, пишущего о рок-музыке, Алексея Поликовского. «Леш, они что, тут все совсем охренели? — в ужасе спросил я. — Что это за комедия из серии «домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?». Леша посмотрел на меня в ответ с удивлением и некоторой неприязнью.