Кто нибудь читал этот стих?

Домой привез меня баркас. Дудил пастух в коровий рог. Четыре брата было нас, - Один вхожу я на порог. Сестра в изодранном платке, И мать, ослепшая от слез, В моем походном котелке Я ничего вам не привез. 15 Скажи мне, мать, который час, Который день, который год? Четыре брата было нас, - Кто уцелел от непогод? Один любил мерцанье звезд, Чудак, до самой седины. Всю жизнь считал он, сколько верст От Павлограда до луны. А сосчитать и не сумел, Не слышал, цифры бороздя, Как мир за окнами шумел И освежался от дождя. Мы не жалели наших лбов. Он мудрецом хотел прослыть, Хотел в Калугу и Тамбов Через Австралию проплыть. На жеребцах со всех сторон Неслись мы под гору, пыля; Под головешками ворон В садах ломились тополя. Встань, Запорожье, сдуй золу! Мы спали на цветах твоих. Была привязана к седлу Буханка хлеба на троих. 16 А он следил за пылью звезд, Не сльiшал шторма и волны, Всю жизнь считая, сколько верст От Павлограда до луны. Сквозной дымился небосклон. Он версты множил на листе, - И как ни множил, умер он Всего на тысячной версте. Второй мне брат был в детстве мил. Не плачь, сестра! Утешься, мать! Когда-то я его учил Из сабли искры высекать... Он был пастух, он пас коров, Потом пастуший рог разбил, Стал юнкером. Из юнкеров Я Лермонтова лишь любил. За Чертороем и Десной Я трижды падал с крутизны, Чтоб брат качался под сосной С лицом старинной желтизны. Нас годы сделали грубей; Он захрипел, я сел в седло, И ожерелье голубей Над ним в лазури протекло. 17 А третий брат был рыбаком. Любил он мирные слова, Но загорелым кулаком Мог зубы вышибить у льва. В садах гнездились лишаи, Деревни гибли от огня, Не счистив рыбьей чешуи, Вскочил он ночью на коня, - Вскочил и прыгнул через Дон. Кто носит шрамы и рубцы, Того под стаями ворон Выносят смело жеребцы. Но под Варшавою, в дыму, у шашки выгнулись края. И в ноздри хлынула ему Дурная, теплая струя. Домой привез меня баркас, Гремел пастух в коровий рог. Четыре брата было нас, - Один вхожу я на порог. Вхожу в обмотках и в пыли И мну буденновку в руке, И загорелые легли Четыре шрама на щеке. Взлетают птицы с проводов. Пять лет не слазил я с седла, 18 А он следил за пылью звезд, Не сльiшал шторма и волны, Всю жизнь считая, сколько верст От Павлограда до луны. Сквозной дымился небосклон. Он версты множил на листе, - И как ни множил, умер он Всего на тысячной версте. Второй мне брат был в детстве мил. Не плачь, сестра! Утешься, мать! Когда-то я его учил Из сабли искры высекать... Он был пастух, он пас коров, Потом пастуший рог разбил, Стал юнкером. Из юнкеров Я Лермонтова лишь любил. За Чертороем и Десной Я трижды падал с крутизны, Чтоб брат качался под сосной С лицом старинной желтизны. Нас годы сделали грубей; Он захрипел, я сел в седло, И ожерелье голубей Над ним в лазури протекло. 17 А третий брат был рыбаком. Любил он мирные слова, Но загорелым кулаком Мог зубы вышибить у льва. В садах гнездились лишаи, Деревни гибли от огня, Не счистив рыбьей чешуи, Вскочил он ночью на коня, - Вскочил и прыгнул через Дон. Кто носит шрамы и рубцы, Того под стаями ворон Выносят смело жеребцы. Но под Варшавою, в дыму, у шашки выгнулись края. И в ноздри хлынула ему Дурная, теплая струя. Домой привез меня баркас, Гремел пастух в коровий рог. Четыре брата было нас, - Один вхожу я на порог. Вхожу в обмотках и в пыли И мну буденновку в руке, И загорелые легли Четыре шрама на щеке. Взлетают птицы с проводов. Пять лет не слазил я с седла, 18 Чтобы республика садов Еще пышнее расцвела. За Ладогою, за Двиной Я был без хлеба, без воды, Чтобы в республике родной Набухли свежестью плоды. И если кликнут - я опять С наганом встану у костра. И обняла слепая мать, И руку подала сестра.
1928

Джек Алтаузен