Вам никогда не казалось, что иногда спасти человека можно только его погубив?

В этом тексте много логических ошибок, но я чувствую его автора.

"Франкенштейн-джуниор бежит из душного озонового морока лаборатории к людям, скотам и деревьям. Он вдыхает свежий альпийский воздух, наслаждается мирозданием, наивно предполагая, что рабское детство его было лишь неудачным прологом к счастливому существованию свободной твари. Беда не заставляет себя ждать – он сталкивается с тем, что ломает о свое колено нас всех (по крайней мере тех, кто способен любить и чувствовать) – с Красотой.
Фраза Достоевского о спасающей мир красоте давно стала пошлостью, трюизмом, общим местом – во многом благодаря стараниям поколений милых буржуазных интеллигентов, повторявших ее как мантру для того, чтобы замусолить ее тайный смысл.
Для верующего (а Достоевский им несомненно был) мир обречен на погибель. Спасти его – это подвести его к той точке, откуда нет возврата. Погубить его. Именно в этом спасительное предназначение Красоты, ее сотериологический смысл. Человек же не губящий, а приобретающий мир (и, тем самым, губящий свою душу) есть человек миром приобретаемый, поскольку сделка купли-продажи всегда содержит в себе диалектическую инверсию. Погубив мир, мы спасаем свою душу, в чем весь пафос любого акта (само) разрушения. Именно поэтому термин «терроризм» в корне неверен – корень «террор» лежащий в его основе и означающий «страх» – это проекция акта на другие смыслы, существующие в сознании субъекта, цепляющегося за грубое бытие. Цель террориста – не устрашать, а спасать себя и других путем уничтожения.
Итак, на берегу горного озера Чудовище встречает свою Красавицу – фермерскую девочку, которая, не испугавшись его уродства, начинает играть с изгоем, бросая в воду прекрасные цветы. Включившись в игру-ухаживание монстр бросает вслед за очередным цветком в воду девочку и та тонет. Логика Франкенштейна безупречна, и не его вина, что людское общество, одержимое ужасом перед смертью, не признает ее, предпочитая ждать, пока цветы увянут, а девочка не превратится в дряхлую старуху. Дождавшись этого момента люди поступают с букетами и старухами также как Франкенштейн, но восторженно упиваются при этом своей ханжеской порядочностью. Возвышенное же и тотальное уничтожение Прекрасного в глазах трусливых некрофилов омерзительно, как прямое воплощение непосредственного желания наслаждаться цветами, пока те хорошо пахнут.
Мощь этого волшебного эпизода, позднее крайне удачно переосмысленного франкенштейнообразным Ником Кейвом в его песне «Where The Wild Roses Grow», еще и в том, что основной признак знакомого большинству из нас чувства влюбленности – неловкость – внутренняя и внешняя. Угловатый и большой монстр губит хрупкую девочку-цветок, оставаясь при этом трепетно преданным ей. И это тоже один из тех моментов, который делает Франкенштейна одним из нас, несмотря на его очевидную инакость. "