О каком императоре говорили "Любовь и отрада рода человеческого" ?

ТИТ (Titus Flavius Vespasianus) (41–81 н. э.) , римский император (правил в 79–81), сын императора Веспасиана, полное имя Тит Флавий Веспасиан. Начал военную службу в Германии и Британии, в 66 вместе с отцом отправился в Палестину подавлять иудейское восстание. Когда в 69 Веспасиан отбыл в Рим, чтобы обеспечить за собой императорскую власть, он передал командование Титу. В 70 Тит успешно завершил кампанию, Иерусалим был разрушен.
По возвращении в Рим Тит с Веспасианом справили пышный триумф по случаю победы в Палестине, после чего сын фактически делил власть с отцом. Тит получил власть проконсула и полномочия трибуна, вдвоем с отцом они были консулами на 73. Тит исполнял обязанности консула семь лет подряд. Наконец, он единолично возглавил преторианскую гвардию, отборные отряды императора, обеспечив себе наследование принципата после смерти Веспасиана в 79.

В пору правления своего отца Тит не пользовался всеобщей любовью и уважением. В бытность Тита командиром гвардии (praefectus praetorio) его считали жестоким, а незаконная связь Тита с Береникой, сестрой Ирода Агриппы (вассального Риму царя Иудеи) , вызывала всеобщее негодование. Став императором, Тит полностью изменил свое поведение. Он отослал Беренику и, переняв у отца его скромность в частной жизни, положил начало эре баснословной щедрости. Разразились две катастрофы: уничтожившее Геркуланум и Помпеи извержение Везувия (24 августа 79) и пожар и эпидемия в Риме (80). Тит лично помогал пострадавшим и энергично принялся за восстановление разрушенного. Сразу после смерти Тит был обожествлен. Его краткое правление казалось современникам золотым веком, и смерть этого «любимца и отрады рода человеческого» (Светоний) вызвала всеобщую скорбь.

"Amor et deliciae humani generis" - "Любовь и отрада рода человеческого"
Тит Флавий Веспасиан 41-81 нэ
Тит, унаследовавший прозвище отца, любовь и отрада рода человеческого, наделенный особенным даром, искусством или счастьем снискать всеобщее расположение, — а для императора это было нелегко, так как и частным человеком и в правление отца не избежал он не только людских нареканий, но даже и ненависти, — Тит родился в третий день до январских календ, в год памятный гибелью Гая, в бедном домишке близ Септизония, в темной маленькой комнатке.

Воспитание он получил при дворе, вместе с Британиком, обучаясь тем же наукам и у тех же учителей. В эту пору, говорят, Нарцисс, вольноотпущенник Клавдия, привел одного физиогнома, чтобы осмотреть Британика, и тот решительно заявил, что Британик никогда не будет императором, а Тит, стоявший рядом, будет. Были они такими друзьями, что, по рассказам, даже питье, от которого умер Британик, пригубил и Тит, лежавший рядом, и после того долго мучился тяжкой болезнью.

Телесными и душевными достоинствами блистал он еще в отрочестве, а потом, с летами, все больше и больше: замечательная красота, в которой было столько же достоинства, сколько приятности; отменная сила, которой не мешали ни невысокий рост, ни слегка выдающийся живот; исключительная память и, наконец, способности едва ли не ко всем военным и мирным искусствам. Конем и оружием он владел отлично; произносил речи и сочинял стихи по-латыни и по-гречески с охотой и легкостью, даже без подготовки; был знаком с музыкой настолько, что пел и играл на кифаре искусно и красиво. Многие сообщают, что даже писать скорописью умел он так проворно, что для шутки и потехи состязался со своими писцами, а любому почерку подражал так ловко, что часто восклицал: “Какой бы вышел из меня подделыватель завещаний! ”

От природы он отличался редкостной добротой. Со времен Тиберия все цезари признавали пожалования, сделанные их предшественниками, не иначе как особыми соизволениями, — он первый подтвердил их сразу, единым эдиктом, не заставляя себя просить. Непременным правилом его было никакого просителя не отпускать, не обнадежив; и когда домашние упрекали его, что он обещает больше, чем сможет выполнить, он ответил: “Никто не должен уходить печальным после разговора с императором”.

К простому народу он всегда был особенно внимателен. Однажды, готовя гладиаторский бой, он объявил, что устроит его не по собственному вкусу, а по вкусу зрителей. Так оно и было: ни в какой просьбе он им не отказывал и сам побуждал их просить, что хочется. Сам себя он объявил поклонником гладиаторов-фракийцев, из-за этого пристрастия нередко перешучивался с народом и словами и знаками, однако никогда не терял величия и чувства меры. Даже купаясь в своих банях, он иногда впускал туда народ, чтобы и тут не упустить случая угодить ему.

Его правления не миновали и стихийные бедствия: извержение Везувия в Кампании, пожар Рима, бушевавший три дня и три ночи, и моровая язва, какой никогда не бывало. В таких и стольких несчастиях обнаружил он не только заботливость правителя, но и редкую отеческую любовь, то утешая народ эдиктами, то помогая ему в меру своих сил. Для устроения Кампании он выбрал попечителей по жребию из числа консуляров; безнаследные имущества погибших под Везувием он пожертвовал в помощь пострадавшим городам. При пожаре столицы он воскликнул: “Все убытки — мои! ” — и все убранство своих усадеб отдал на восстановление построек и храмов, а для скорейшего совершения работ поручил их нескольким распорядителям из всаднического сословия. Для изгнания заразы и борьбы с болезнью изыскал он все средства, божеские и человеческие, не оставив без пробы никаких жертвоприношений и лекарств.

Скончался он на той же вилле, что и отец, в сентябрьские иды, на сорок втором году жизни, спустя два года, два месяца и двадцать дней после того, как он наследовал отцу. Когда об этом стало известно, весь народ о нем плакал, как о родном, а сенат сбежался к курии, не дожидаясь эдикта.